Понедельник - день тяжелый | Вопросов больше нет (сборник)

Впереди шли комсомольцы, провожаемые одобрительными возгласами посетителей. Чуть поодаль шагал Сметанкин. Старшая официантка Нюра Смирнова подхватила весы и помчалась с ними, словно за ней гнались. Кассирша, недавно поступившая и поэтому еще полная свободомыслия, звонко произнесла:

— Лебединая песня нашего шефа! Пришла ему пора худеть…

Буфетчица Сима со злостью перебила ее:

— Топишь? Тебе не жалко! Какого человека, бандиты, погубили!

…Стряпков, всегда входивший в «Сеть» с черного, служебного, хода, увидев двигающуюся ему навстречу траурную процессию, пулей проскочил коридор, волчком покрутился около раздаточной и, бледный, вспотевший и голодный, выскочил из ресторана через парадный ход.

Без боя заняв у несопротивляющегося противника контору, Петя Солдатов сел за письменный стол, деловито пододвинул счеты и объявил:

— Приступим к составлению акта. Мариночка, распорядись, чтобы разыскали директора. Тонечка, пригласи двух свидетелей.

Девушки, смотревшие на Петю обожающим взглядом, выпорхнули из конторы.

— Доигрались, гражданин Сметанкин, — сухо начал Петя разговор с шефом. — Солидно дело поставили. Ни одного продукта полностью не отоваривали.

В контору вошел уполномоченный от банкета «слепых»:

— Товарищ контролер, объясните, пожалуйста, как нам с ними расплачиваться — по счету или по фактической подаче?

— Конечно, по фактической, — рассудил Петя. — Впрочем, я здесь не хозяин. Спросите у администрации.

— Вы больше чем хозяин, — польстил уполномоченный. И, обозлившись, добавил в адрес Сметанкина — Не этого же борова хозяином считать… Ишь разнесло, как от водянки.

— Попрошу, гражданин, не выражаться, — строго сказал Петя. — За свои поступки виновный ответит перед законом, но его поступок не дает вам права на невыдержанность.

Петя поистине был великолепен. Жаль, что Марина и Тоня не видели его в этот момент. Особенно Марина…

Составление акта шло полным ходом. Свидетелей явилось больше, чем требовалось. Приплелся один из связистов с предложением поменять воздушку на кабель. Его под общий смех выставили. Улыбнулся даже Сметанкин, хотя ему было не до смеха.

Дело шло к концу, когда появился гардеробщик Прохоров, посланный за директором Латышевым. По старой интендантской привычке Прохоров приставил руку к картузу:

— Разрешите доложить?

— Прошу.

— Алексей Потапыч сказал, что не придет.

— Вы объяснили ему, что здесь происходит?

— Со всеми, извиняюсь, деталями.

— И он сказал, что не придет? Странно…

— Ничего странного, товарищ начальник. Он сказал мне: «Пойду, говорит, непосредственно в милицию… с чистосердечным признанием. Они люди деловые, лучше мою психику поймут…»

— И пошел?

Сметанкин плюнул. «Тонап» кренился все сильнее и сильнее, черпал бортами воду. Команда без сигнала покидала пиратское судно. На капитанском мостике никого не было. Командир в это время только начинал издавать душераздирающие стоны. Перепуганная Марья Павловна принялась отпаивать его молоком. Дверь скрипнула, на пороге появилась Зойка. Увидела распростертое тело отца, кинулась к нему:

— Мамочка! Что с ним? Неужели это я его убила? Вася! Скорее сюда!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ. О почтении к родителям.

Кто без греха — пусть кинет в Зойку камень! Кто в детстве или в юности не ссорился со своими родителями? Редкие удерживаются от нанесения обид матери и отцу. Конечно, ссора ссоре рознь, да и обиды бывают разные. Один оставит без ведома старших школу; другой не подумавши брякнет насчет стариковской отсталости и непонимания сегодняшнего дня; третий, позабыв, что он дома, закурит за обеденным столом, и отец с укоризной промолвит: «Дожили, мать! Сын-то дымит!»

Всех вариантов обид не перечесть — их много. Одни, как крошки, легко смахнуть с житейского стола, другие встают между близкими людьми глухой стеной взаимного непонимания, и кажется, ничем эту преграду не сокрушить.

Руководимая своей чистой совестью, возвращалась Зойка в родной дом. Шла и уговаривала не столько Васю, сколько самое себя:

— Он же у меня старенький. Нервы у него потрепаны. Такую жизнь прожить — не шутка. С восьми лет работать начал. Я приду сейчас, улыбнусь, он и расцветет. Мы с ним сразу помиримся. Ты понимаешь, Вася, если с ним что-нибудь случится, я себе этого никогда не прощу. Он такой у меня хороший, честный, только горячий уж очень.

И вдруг — распростертое, почти бездыханное тело на полу.

— Мамочка! Милая! Что с ним?

— По-моему, пищевое отравление… молоком отпаиваю. Подыми голову ему, подержи. Пей, Жора…

— Вася! Скорее за врачом. Немедленно.

Юрий Андреевич открыл глаза, прохрипел:

— Не надо. Сейчас пройдет.

Втроем они подняли его и перенесли на кровать.

Христофорову роль отравленного понравилась:

— Жжет все внутри… Мочи нет, как жжет.

Зойка опять заговорила о враче. Христофоров нашел ее руку, погладил, сказал ласково:

— Спасибо, доченька! Не надо, пройдет. Ты пришла, и мне уже полегче.

Зойка поцеловала колючую щеку, припала к нему на грудь:

— Лежи, папа, спокойно.

— А это кто? Вася, что ли?

— Я, Юрий Андреевич.