Понедельник - день тяжелый | Вопросов больше нет (сборник)

— К сожалению, медицина тут бессильна. Я думаю, что причина смерти не удушье. Сдало сердце еще до того, как он повис. Возможно, не так, вскрытие покажет точнее.

И совсем некстати спросила мокрого от бесполезных усилий, расстроенного лейтенанта:

— У покойного были причины волноваться?

— Были! — ответил Столяров, застегивая китель.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ, в которой все встает на свои места.

Что бы случилось с человеком, жившим, например, при Дмитрии Донском, попади он чудом в наш век искусственных спутников земли, атомной энергии, сверхзвуковых скоростей и телевидения? Ему на первых порах явно бы не поздоровилось. Нервы бы сдали. Стиральные машины и воющие пылесосы показались бы ему изделиями сатаны, от автомашин и радиоприемников он бы шарахался, как от диких кабанов, увидев в небе «ИЛ-18», упал бы в страхе на землю. Едва ли можно было бы усадить его в зубоврачебное кресло и заставить испытать удовольствие от бормашины.

Конечно, потом он бы, как и мы, грешные, ко всему привык: к последним известиям по радио, к совещаниям в Союзе композиторов, к субботним программам телевизионных передач. Он мог бы даже вместе с нами удивляться своевременному выходу толстых журналов и радушной улыбке делопроизводителя из ЖЭКа. А кое-что он нашел бы и свое, давнишнее. Он бы не поразился, если бы к его уху прилипли чужие, мокрые губы и прошептали: «Слышали? Ах, не слыхали? Тогда слушайте… У Ивана Ивановича опять неприятности».

Удивительно живуче племя разносчиков неприятных слухов. Во времена Бориса Годунова они с удовольствием распространяли вести о комете, при Алексее Михайловиче — о недостатке соли, при Петре Первом — о народившемся антихристе. Это они, слухачи, помогали Дантесу, отравляли жизнь Лермонтову, сочиняли небылицы про Толстого.

В наше время слухачи любят, просто обожают разносить сообщения о мнимых смертях известных артистов, о столь же мнимых миллионных состояниях писателей, о несуществующих законопроектах, о несостоявшихся перемещениях на службе, — о многом, что на короткий миг, до первой проверки, может порадовать сердце обывателя.

У слухачей много «самых достоверных источников», много разных агентов: ОГГ — одна гражданка говорила; ЭНС — это не спроста; ЯСВ — я сам видел, — всех не перечесть. В основе информации этих агентств лежит воображение, попытка выдать желаемое за действительное, реже факт, чаще фактик, приправленный буйной фантазией.

Постепенно фактик теряется, отходит в сторону — остается плотная, трудно прошибаемая масса догадок, предположений, пересудов.

Лучшим ударом по такой «самой последней новости» было бы краткое, в три строчки, сообщение в местной печати, по местному радио. Но это у нас как-то не принято, ложный стыд оказывается сильнее благоразумия.

Агентство ОГГ учреждено почти в каждом населенном пункте. Штаты его нигде не регистрированы, должностные оклады отсутствуют, вся работа идет на общественных началах.

Есть такое отделение и в Краюхе. И если бы Кузьма Егорович Стряпков в понедельник не поднялся чуть свет и не заторопился в горпромсовет, то первые сведения о ночных происшествиях он получил бы от племянницы Капы.

Но Капа еще не успела сходить на базар, она спала сном младенца и не слышала, как Стряпков гремел на кухне посудой. Только когда щелкнул замок у наружной двери, племянница чуть приоткрыла глаза, глянула на часы и, не поняв, куда в такую рань мог уйти дядя, перевернулась на другой бок.

Улицы были пустынны. Стряпков до самого горпромсовета не встретил никого, кто мог бы ему сообщить об аресте трех работников горпромсовета, об изъятии у Христофорова двух с гаком миллионов рублей и об отбытии самого Юрия Андреевича в лучший мир.

Кузьма Егорович встретил только милиционера Сургучева и паровозного машиниста Суровцева, спешившего в депо, но, как известно, люди этих профессий разговорчивостью не отличаются.

Сегодня у Кузьмы Егоровича были все основания прийти на службу раньше других, вместе с уборщицей тетей Дусей. Он знал, что тетя Дуся особого рвения к соблюдению чистоты не проявляет, но кабинет председателя убирает хорошо. Стряпков все рассчитал: тетя Дуся откроет кабинет Соловьевой и минут за десять разделается с ним, потом пошаркает березовым веником в комнатах первого этажа и поднимется во второй — разогревать куб, мыть тряпки, пить чай и читать «Трудовой край». Вот когда удобнее всего будет перетащить вазу в свою комнату, распаковать, изъять «вложение» и заменить портрет. Кузьма Егорович с полуночи размышлял, надо ли заменить портрет, не лучше ли вообще кокнуть эту чертову посудину и удивить Каблукова чем-нибудь более выдающимся. Если бы Леон Стеблин мог быстро сотворить другой подарок, Кузьма Егорович с легкостью пнул бы вазу ногой. Но Стеблин будет кочевряжиться, заломит неслыханную цену и потребует уйму времени. А тут надо торопиться, Каблуков, наверное, не забыл, что Кузьма Егорович бросил его на произвол судьбы в лесу около Остапова. Нет, придется вазу сохранить, а портрет заменить.