Понедельник - день тяжелый | Вопросов больше нет (сборник)

…Все получилось так, как предполагал Кузьма Егорович. Тетя Дуся, увидев его, нисколько не удивилась. Стряпков в дни квартальных и годовых отчетов, случалось, приходил раньше срока. Тетя Дуся вообще больше молчала. Она могла беседовать только на две темы — о своих болезнях и о международных отношениях. Политику она любила всей душой, слушала все радиопередачи, знала министров иностранных дел всех стран. Правда, в географии у нее еще были кое-какие пробелы, так сказать, белые пятна. Тетя Дуся, например, искренне считала Лондон ближайшим соседом Вашингтона. Но простим ей это.

Не обратив на Кузьму Егоровича никакого внимания, она лишь сказала:

— Ноги вытирать надо! Пора бы научиться уважать труд уборщицы.

Перетаскивая вазу, Стряпков чертыхнул и Леона Стеблина и директора гончарного завода Соскова.

— Привык, окаянный, к валу!..

Распотрошив упаковку, Кузьма Егорович первым делом вытащил «вложение» и спрятал его в свой брезентовый портфель. И тут его снова охватило раздумье: «Может, оставить? Человек Каблуков небогатый, может, и соблазнится? Нет, не соблазнится. И вообще лучше его в наши дела не впутывать. Пожалуй, еще по мордасам надает и в милицию сволочет». И Кузьма Егорович принялся за работу.

Отодрать портрет Анны Тимофеевны оказалось невозможным. Сосков на самом деле не пожалел казеинового, самого лучшего клея.

— Оставайся, — решил Стряпков. — Тебе же хуже, заклею тебя Каблуковым…

Но заклеить оказалось нечем. Бутылочка с клеем простояла все воскресенье, клей засох, а так как он был собственного горпромсоветовского производства, то из него нельзя было выдернуть даже кисточку. Помучившись, Стряпков стал обладателем сломанной палочки.

Он пошел по другим комнатам. У Соловьевой клея никогда не водилось, в плановом отделе бережливый заведующий держал бутылку в тумбе письменного стола…

А время шло. Могли появиться свидетели. Гениальные мысли всегда, говорят, приходят неожиданно, без предварительного уведомления. Стряпков вспомнил про черный хлеб, захваченный из дому вместе с остальной снедью: «Дурак! Давно бы надо. Забыл, что ли, как мальчишкой змей склеивал!»

Кузьма Егорович разгладил ладонью портрет Каблукова.

— Сейчас, голубчик, я тебя присобачу! Первый сеанс продержишься, а потом я тебя, урода, намертво пришпандорю… Постой временно у стенки, чтоб тебя не сглазили. А когда руководитель пожалует, я тебя поверну, чтобы он сразу почувствовал…

* * *

Захлопали двери. Прозвенел где-то на втором этаже первый телефонный звонок. Начинался рабочий день.

Яков Михайлович пришел с небольшим опозданием. Несмотря на теплое, ясное утро, обещавшее жаркий день, Каблуков был в костюме из темно-синего бостона, из-под пиджака, застегнутого на все пуговицы, виднелась голубая сорочка с бордовым галстуком. Этот наряд, который Яков Михайлович надевал не больше пяти-шести раз в год, в особо торжественные дни, завершала шляпа, правда, не на голове, а в руке. Из нагрудного карманчика торчала расческа будуарно-розового цвета и авторучка «Союз», пегая, как мыльница.

Заведующий производственным отделом Любашин при виде Каблукова развел руками и не удержался, спросил:

— Чего это ты сегодня так выпендрился? Именинник, что ли?

И, не зная, какой опасности он себя подвергает, добавил:

— Слышал? Братец снова за море-океан улетел. А про наши дела слышал? Про Христофорова?

— И слышать не хочу! — обрезал Каблуков. И проследовал в свою комнату, где его с нетерпением ожидал Стряпков.

— А я думал, вы прямо к себе пройдете, — с заговорщицким видом сказал Кузьма Егорович.

— Неудобно. Надо решение получить, издать приказ о моем вступлении в должность. Насижусь еще…

Весь горпромсовет гудел о ночных событиях. Все уже знали о смерти Христофорова, о том, что Кокин сам явился в милицию. А Стряпков все увивался возле Каблукова.

— Вы, как всегда, правы, Яков Михайлович! Я тоже подумал: действительно неудобно сразу ее кабинет занимать. Скажут: «Обрадовался! Дорвался до власти!» Я бы на вашем месте здесь до окончания ремонта посидел. Это, знаете, произведет впечатление.

— Я подумаю. Обменяюсь мнениями с Солодухиным. Партийного руководителя в таких сложных случаях обходить нельзя, неудобно…

— Вы опять, как всегда, правы…

Стряпков оглядел собеседника и развел руками:

— Ну знаете, вы сегодня выглядите на пять с плюсом… Я бы сказал, гораздо представительнее Петра Михайловича…

Каблукова даже передернуло:

— Сколько раз вам надо объяснять, Кузьма Егорович, что я не люблю, когда по каждому пустяку треплют имя Петра Михайловича.

Сообразив, что, кажется, сказал лишнее, Яков Михайлович добавил:

— К чему злоупотреблять его высоким положением?

Кузьма Егорович тоже решил поправиться:

— Я ведь только про наружность. Про внешний вид…

Каблуков, желая уйти от неприятной темы, сманеврировал:

— Что за штуковина?

Стряпков объяснил:

— Знаете Стеблина? Талантливый человек!.. Кстати, Яков Михайлович, надо будет его в штат зачислить. Это его новое произведение — «Дары земли». Я думаю, на областную выставку надо будет послать. Вы посмотрите, какой орнамент…