Использование терминов «Советский Союз» и «Россия» в качестве синонимов, продолжавшееся на протяжении десятилетий, привело к тому, что Россия, уже будучи самостоятельным государством, продолжала восприниматься «чем-то вроде» Советского Союза, со всеми вытекающими отсюда негативными ассоциациями. Конечно, не в последнюю очередь это связано с тем, что Россия как единственный резонный правопреемник Советского Союза вынуждена платить по его счетам. А слово «Москва» по-прежнему выступает синонимом имперских амбиций мировой державы, поставленной на колени. В отличие от всех остальных независимых государств, появившихся после распада Советского Союза, Россия не получила шанса начать все с чистого листа и с самого начала находилась под пристальным вниманием «международного сообщества», мечтавшего раз и навсегда установить свои правила и в этой части мира.
Если бы тогда больше людей «понимало», каким образом в то время строилась жизнь на территории бывшего Советского Союза, многие из условий Международного валютного фонда и Всемирного банка были бы совсем иными. И неважно, почему они были такими – по незнанию или из некомпетентности либо недобросовестности, – теперь все это уже не имеет значения. Просто так сильна была политическая воля Москвы, стремившаяся к Западу, и так велико было доверие к новым друзьям с Запада, что ветхий колосс пошел практически на все условия. Приватизация стала волшебным словом. И если у кого-то возникали сомнения, то он немедленно причислялся к неисправимым коммунистам и врагам реформ.
Прописная истина гласит, что даже самые убедительные теории на практике могут попросту рассыпаться в прах. Возьмем для примера сельское хозяйство. Частные фермеры при Ленине и Сталине принуждались к коллективизации, а более зажиточное население, так называемые кулаки, в конце 1920-х – начале 1930-х годов прошлого века систематически уничтожались. Память о том, что процветающее благосостояние равносильно смертному приговору, не так уж легко выбросить из головы. Добавьте сюда постоянную боязнь быть уличенным в подозрительных связях. В переходный период проекты законопроектов по налогообложению менялись практически ежедневно. Появлялись ставки и в 30, и в 90 %, и при этом все решения имели обратную силу. Так неужели можно всерьез ожидать, что миллионы людей вдруг покинут города и немедленно начнут заниматься своим бизнесом? Пожалуй, для этого нужно много мужества. Где только взять это мужество людям, которые на протяжении всей своей жизни были вынуждены жить незаметно и приспосабливаться.
В начале 1992 года Ельцин выпустил указ, согласно которому все колхозы и совхозы, то есть все сельскохозяйственные государственные предприятия, были расформированы и приватизированы в течение трех месяцев. Со стороны Запада он сразу же снискал себе за это похвалу. Решительные действия Ельцина были оценены очень высоко и признаны сенсационными. За полтора года до этого Горбачев предпринял похожие шаги. Он говорил, что все убыточные колхозы и совхозы должны быть немедленно распущены и приватизированы. Если взглянуть объективно, 80 % этих компаний действительно работали в себе убыток. Однако люди не понеслись навстречу этому предложению с распростертыми объятиями и выкриками «Ура, свобода!». И даже ельцинский указ не имел такого эффекта. На практике одна из множества трудностей заключалась в том, что революционные преобразования в какой-либо области вели к исключению ее из существующей прежде системы и изоляции. Конкретный пример: далеко ли уйдет частный фермер, если у него нет торгового посредника и он вынужден реализовывать свои товары сам? Особенно если кругом расставлены сети государственных торговых организаций, сокращать или отменять которые в то время еще и не думали.