Поной-городок, Москвы уголок

Лишь после полудня побрызгал немного сиротский дождик- и снова в небе ни       облачка. Да, сорнякам июньские и июльские суховеи были нипочём, даже в       благодать,особенно свирепствовала сурепка, к июлю она буйно расцвела, иные овсяные полосы совершенно закрыла жёлтым своим огнём,– точно расплавленное солнце растекалось по земле в разные стороны. Хотя утро       разгорелось росное, парное. Грозивший ночью дождь так и не пошёл, начавшийся было ветер утих, вместе с проблесками нового дня откуда-то       накатился не по – утреннему тёплый воздух, листья и трава вспотели, на низких местах закурились туманы, задышала река. По вечерам солнце, большое и       багровое, медленно тонуло в мути, утрами, такое же распухшее и красное, поднималось из-за гор, равнодушно совершало над Поноем свой извечный круг и снова садилось, окутанное всё той же зловещей дымкой. Одна вскоре оно всё       же поутомилось. Теперь поднималось уже не так высоко, как раньше, тепло и       свет его поубавилось; когда подходило к северу, опускалось каждый раз ниже, а       потом и прятаться за горизонт стало. В эти часы приходила спасительная       прохлада. Но ночи светлыми оставались в лёгких сумерках, и улицу видно сквозь. После парной духоты дня понойчане как ожили. В домах – открытые       настежь окна. Посреди улицы, на лужайке молодёжь и женатые мужики играют       в лапту. На улице разгорячённые голоса, смех.

Подошёл конец августа, и в       солнце не стало уже силы, а жара была только видимостью жары.       Присутствовало во всей природе что-то лихорадочное, что-то горькое и тайное,       торопливое, как в бабьем лете, хоть и далеко было до него. Ночи стояли уже туманные, холодные, росистые. Луна над рекой и туманом всходила близкая и       красная. Но лето держалось, держалось пыльно и пекло, пока наконец вчера не       прошёл обильный дождь с градом, после которого сразу придвинулась осень,       объявились вдруг первые жёлтые листья, красно-коричневые загорелись       дороги, заросшие подорожником.

Забой оленей

                              Как испаряются, дрожат рогами

                              Стада оленьи издалека!…

                                          Андрей Вознесенский

      Прошла затяжная непогодливая осень, ударили морозы и выпал глубокий снег. Наступила пора забоя. Установилась зима. Стоял на исходе октябрь, пора холодная и мрачная, сильная моряна¹ вздымала и кидала в глаза мокрые листья, кончался листопад.

В губе гуляла непогодь, рвала карбаса,² мы торопились на Кузьмин на старой и ветхой доре. Было зябко. Резкий ледяной ветер, свидетельствующий о близости моря, то гудел, то стонал, дора неслась, раскачиваясь и вздрагивая, убегая от попутной волны. Небо черно от нависших туч. Вокруг мрак и непрерывный гул бушующего моря. Изредка лишь из-за мчавшихся клочковатых облаков вдруг выглядывала полная луна, освещая своим таинственным серебристым светом холмистое море, несущую дору и рассыпающиеся у носа алмазные брызги верхушек волн. И снова мрак ледяной осенней ночи в море, куда дора попала, посланная председателем колхоза на забой.

       От пронзительной моряны все продрогли и пристали к берегу у фактории Лахта. Ветер, однако, не стихал, и волны белогривым табуном налезали на низкий берег. Из гнилого угла, как лохматые быки, медленно шли тучи и волочили тяжёлые серые космы по гребням волн. Стоял 1968 год. В этот год проводили последний забой на Кузьмине. После долгих споров было решено перенести забой на Корабельный, с экономической точки зрения – это было ближе, и морем ехать не надо.

В тот год мы с Василием Русиновым не поехали в школу и на год остались поработать в колхозе. И вот теперь и нас тоже отправляли на забойную кампанию.