Понтий Пилат

Не следует забывать, что преступные боссы во все времена для переговоров обращались и обращаются не к марионеткам, а к тем, кто реально решает. Если вспомнить взаимоотношения в семье префекта, то переговоры первосвященники вели, скорее, с его женой. (Первосвященники, обвиняя Иисуса в день Распятия, на Пилата откровенно давили — вернейший признак того, что считали его пешкой, а с пешкой и говорить нечего, надо только требовать.)

Кстати, у этих боссов в день Распятия времени переговорить с женой Пилата было предостаточно. Они вполне могли согласиться отдать ей деньги (о которых говорится в упомянутой статье «Иисус и менялы») — в обмен на жизнь Иисуса. Думается, деньги они теряли часто. (И в 70-м году во время разрушения Храма ими были утрачены все деньги, кроме тех, которые были в ростовщическом обороте на территории других провинций.)

Отсюда у патрицианки-префектессы, жаждущей стать императрицей, мог появиться дополнительный, кроме несовместимости, мотив желать Иисусу смерти — ради получения средств, необходимых для восшествия на престол.

И ещё: вступая в переговоры о деньгах, префектесса не переставала быть патрицианкой-«внешницей» — то есть ей от этих лживых клятв храмовых ростовщиков об отсутствии денег, о тяжёлых временах, от разговоров о том, чт`о и кому выгодно, и т. п., становилось на душе муторно, гадостно, омерзительно и тяжело. Чувство это сочно описал Пушкин в «Скупом рыцаре» словами дворянина, вынужденного встречаться с жидом и занимать деньги под смерть собственного отца.

У Уны ощущение тяжести и бессилия вызвано не обличениями совести, а «включением» конкурирующего невроза.

Так что патрицианка после «общения» просто не могла не идти «оттягиваться» в солдатские кварталы любви — чтобы освободиться от гнетущей и обессиливающей раздвоенности. И не сдерживаться — чтобы ей вновь стало хорошо.

А в день переговоров и вовсе — напроситься на побои.

Евреи женщин не бьют, они перед ними раболепствуют, — ещё и поэтому закрашенная Уна должна была предпочитать легионеров…

глава шестнадцатая Eё начальник охраны

Есть в описании казни Иоанна Крестителя в Евангелии от Марка, помимо прочих, и следующая странность:

И тотчас послав оруженосца, царь повелел принести голову его.

Он пошёл, отсёк ему голову в темнице, и принёс голову его на блюде…

Марк 6:27, 28 (cинодальный перевод)

Что это за «оруженосец»? Слово-то какое неправильное, неуместное — что-то из средних веков, времён рыцарства. Оплошность? Оговорка? Или нечто намеренное? Для ошибки — очень уж она инфантильна, и то, что её не заметили в Синоде и вся священническая и пасторская масса, странно вдвойне.

А вот намеренным такой перевод вполне может быть. Вернее, такой перевод может быть только намеренным. Это я говорю как человек, проработавший несколько лет письменным переводчиком богословской литературы. Какое важное знание хотели сокрыть иерархопереводчики — отчасти, возможно, непроизвольно?

Открываем Евангелие на древнегреческом и греческо-русский словарь Вейсмана. Оказывается, у Вейсмана против слова, переведённого в Синодальном переводе как «оруженосец», указано одно-единственное значение: «темничный страж».

А это уж совсем глупый приём. Надо знать тюрьмы того времени: они ничтожные заведения — и по площади, и по численности охраны. В тюрьмах той эпохи никто, как в наше время, наказания не отбывал — приговорённых немедленно отправляли или на египетские рудники, или на пропитанный кровью песок арен, или на триеры. Следствие бывало кратким — Христа, вспомните, судили, приговорили, казнили и даже похоронили в течение суток. Так что, ввиду незначительности тюрьмы (несколько комнат), даже главный темничный страж по положению был в иерархии ничтожеством и присутствовать на пиру тетрарха Галилеи царя Ирода просто не мог.

Так что слукавила субстая Вейсмана.

Кстати, ссылается Вейсман на Новый завет: дескать, слово это встречается единственно в Новом завете, то есть в одном-единственном месте, где описывается убийство Иоанна Крестителя. Возьмись Вейсман оправдываться (а знающий древнегреческий всегда знает и латинский) — логика его, ввиду отсутствия манёвра, легко представима: в темницу-де мог войти только темничный страж, его и послали.

На самом же деле, войти мог всякий, кто получил от тетрарха соответствующие полномочия. Мог войти и сам Ирод, и дочь Иродиады, и начальник охраны, и вообще кто угодно.

Но каковы бы ни были рационализации или оправдания, безусловно, есть мощная причина, по которой и Вейсман тоже должен был ввести читателей Евангелия в заблуждение относительно рассматриваемого нами странного слова — нигде более не встречающегося.

А не встречается нигде больше в греческой литературе странное слово потому, что оно не греческое, а транслитерация латинского слова «speculator»!

«Speculator», согласно уже латинско-русскому словарю, имеет два основных русла значений:

— охранник, телохранитель и т. п.;