Пообещай

Здесь он впервые, когда ему было одиннадцать, попробовал терпкое вино, здесь вывихнул руку, неудачно скатившись со склона, здесь учился различать приправы по запаху, здесь внимал мудрым дедовым советам никогда не предавать собственного сердца. И не предавал.

Застыли в темнеющем небе далекие и розоватые кудряшки облаков; слева под холмом спала деревенька – точки-домики с красными крышами. Туда они на велосипедах гоняли за свежими батонами и самым вкусным оливковым маслом.

Здесь он был счастлив всегда, даже когда грустил. Любовался поливающими золотом окрестности закатами, дышал полной грудью, знал, что все, что случилось и случится, не зря. Не сетовал, не роптал, не обижался на судьбу, потому что родился в самом лучшем на земле месте – здесь.

Виноградник кончился неожиданно – вот только вела вперед бесконечная дорожка-просека, и на тебе – впереди пологий склон, а дальше потрясающей красоты озеро с белыми шляпками парусов. Наверняка в доме сохранились картины, которые он нарисовал, будучи подростком. Ведь, стоя на этом самом месте, невозможно не хотеть рисовать…

Что-то случилось, и уже через минуту вымышленное прошлое наложилось на прошлое настоящее – Дар опустился на влажную от вечерней росы траву.

Не было деда. И лошадок, оливкового масла, пряностей тоже не было.

И в то же время было. Оно, это новое прошлое, успело родиться и занять почетное место в его голове, оно позволило ему впервые в жизни успокоиться и забыть, что он – человек «ненастоящий».

Обновленный Дарин созерцал недвижимую озерную гладь, пурпурные холмы на горизонте, дышал незнакомыми ароматами диких цветов, пропитывался теплым весенним вечером и, наверное, впервые в жизни ощущал, как соскользнул с души самый тяжелый камень.

Он больше не ущербный. Он тот, кто в отличие от многих «не чентов», побывал внутри своей мечты – вдохнул ее, впитал взглядом, потрогал. Он есть сейчас, он счастлив.

В отель он возвращался под высыпающие на небе звезды.

* * *

Она сидела на кровати, одетая в ночнушку, – белый призрак посреди темной комнаты – не то ждала его, не то просто не успела лечь в постель после того, как разобрала вещи.

И ни словом, ни взглядом не упрекнула, как он вошел, – мол, где шатался? Почему исчез, не сказав ни слова?

Ни одна женщина так не смогла бы – Эмия могла.

И ему больше не важно – богиня или человек, – он вдруг впервые в жизни понял, насколько сильно благодарен ей за этот самый миг, ради которого стоило жить и даже страдать.

Снял ботинки, прошел к кровати, опустился на плетеный коврик, сделал то, чего раньше никогда бы себе не позволил, – положил голову на чужие колени, безмолвно попросил: «Погладь».

Эмия почувствовала его расслабленный и просительный выдох, коснулась пальцами жестких непослушных волос, провела по шее, затылку.

Она гладила его, как мать, которой он никогда не знал, и, как жена, которой у него никогда не было. Как самый близкий человек, который не нуждается в словах, чтобы понять, – гладила и ни о чем не спрашивала. И Дарин, имевший деда и друзей лишь в воображении, вдруг ощутил, что у него на самом деле есть семья.

(Ludovico Einaudi – Burning)

Наверное, это все ароматный воздух чужого и далекого края, вдохнув который Дар вдруг размяк.

– Послушай, – спросил он, лежа по привычке на полу у двуспальной кровати, на которую не посмел забраться – оставил весь плацдарм в распоряжении Эмии. – А тебе обязательно…?

И не завершил вопрос. Наслаждался накатывающими на него волнами странного умиротворения и беспокойства, чувствовал себя мальчишкой, попавшим в книгу приключений. Вдруг ощутил, что жизнь – вот такая новая, какой она бывает, – ведь она может и не закончиться. Что он, если повезет, увидит в зеркале собственные седеющие виски и бороду, увидит, как прорезывают щеки морщины. Но если повезет еще больше, он действительно обзаведется семьей – ему так сильно и бесконечно понравилось, когда гладят по волосам, когда «не один».

– Обязательно что? – переспросили с кровати.

– Обязательно… уходить?

– Я еще не ухожу.

– Но через тридцать дней…

Он побежал впереди паровоза – задумался о запрещенном. Она, Эмия, ему ничего не обещала – ни собственную любовь, ни детей, ни счастливое «жили долго и счастливо». Долго, да, обещала… И потому он вновь смотрел на ладонь, где плавали под кожей светящиеся точки, – здесь в Лаво они особенно сильно помогали верить в то, что магия возможна.

– Да… Наверное.

– Не уходи.

Сам поразился тому, насколько хрипло прозвучал голос. И тому, что вообще произнес эти слова, – завтра, наверное, будет жалеть, стушуется.

– Время покажет, – прошептала Эмия. – Давай… попробуем наслаждаться тем, что у нас есть сейчас.

– Давай.

Казенные простыни пахли порошком и чуть-чуть лавандой; деревянные стены источали аромат, который казался Дару куда более домашним, нежели запах штукатурки и старого ковра. Если бы он жил вечно – нет, просто долго… – он бы нашел способ перебраться сюда. Даже если в Лаво почти не пускают туристов, даже…. Несмотря на любое «даже».

Лишь бы Эмия не ушла.

Он пугался своих мыслей и своего нового настроения.