Пообещай

Он никогда не видел большего восхищения на ее лице, нежели в лавке новогодних сувениров. Висящие вдоль стен фигурки резных Дедов Морозов казались Дару в летний день (а какой, если не летний, когда температура снаружи двадцать четыре?) столь же неуместными, как забытые на шезлонге у бассейна валенки. Но ее – чудную Богиню – мишура и зажженные гирлянды восхищали до восторженного мышиного писка.

– Да-а-а-ар, какая прелесть!

Она не успокоилась, пока не ощупала и не разглядела все, что предлагали вниманию витрины, но больше всего упивалась радостью, глядя на расписанные вручную стеклянные елочные шары – разнообразные по размеру, как мыльные пузыри.

– Давай купим, слышишь?

– Зачем?

– Как зачем?

– Мы же…

Он хотел сказать: «Мы же оба не доживем до будущего нового года», – но запнулся – осекся и потупился.

– Ну и что? – прошептали ему тихо. – А вдруг у нас – ну, каким-нибудь чудом, ну, совершенно случайно – получится встречать его вместе? Я тогда очень хочу, чтобы такие шары у нас висели на елке.

Он не смог возразить. Вдруг счел покупку елочных игрушек хорошим знаком, почти что предвестником будущего счастья.

Промолчал, когда она купила три «им». Не произнес ни слова и тогда, когда добавила в пакет еще один – с нарисованными по разные стороны от снеговика мальчиком и улыбающейся взрослой женщиной.

Напряженно и весело подмигнула.

– Потом подаришь маме.

* * *

В отель возвращались затемно – усталые, как пьяные, – после концерта горийских музыкантов, после бара, куда завернули, чтобы пропустить по кружке местного пива, после долгого задушевного сидения за столиком для двоих. Знали: обратно лететь не завтра, и, значит, время для счастья еще есть – пробуждения в объятьях друг друга, ласки на ночь, их собственная томяще-нежная бесконечность.

В номере думали, будут обниматься, смеяться и барахтаться, но кровать притянула обоих, как магнит. И уже полчаса спустя – сказались долгие прогулки и пиво, – обнявшись, как щенки, они сладко спали при оставленном гореть абажуре.

От характерного писка Эмия вздрогнула и моментально посмотрела на круглые часы на противоположной стене – третий час утра.

А послание-звездочка нагло висело над кроватью и теребило пространство искажениями.

– Черт, Калея, я же уже отказалась, – послышался раздраженный шепот.

Это послание разбудит постояльцев всех этажей, если открыть его прямо здесь, и потому бежать нужно в сад – далеко, пока дом не скроется из вида. Да и то не факт, что никто не услышит.

Эмия одевалась, как новобранец: наспех натянула изрядно помятое платье, пояс оставила висеть на стуле, босоножкам предпочла мягкие мокасины, а волосы стягивала уже на ходу.

Ну, что на этот раз? Еще одна Лестница трансформации?

Послания между Верхним миром и миром людей запрещены в принципе. А уж частые послания…

Ночью в виноградниках оказалось на удивление холодно. Шептались от ветра разлапистые листья; липла к чистой обуви сырая, вымоченная прошедшим около полуночи ливнем земля.

– От Лестницы ты отказалась – твое право. Но я… уловила координаты места, откуда пришло твое послание.

Калея выглядела необычно – растрепанной, без капли макияжа и, кажется, в халате. Она писала это послание дома и почему-то то и дело оборачивалась на запертую дверь. Боялась, что войдут?

Лежащая на земле звезда-футляр испускала из своего недра такой яркий луч, что Эмия тревожно оглядывалась тоже – не заметят ли из отеля? Она, конечно, постаралась приглушить звук, но вот свет сделать тусклым не смогла. Лишь выругалась про «божественные штучки».

В траве беспокойные, как сирены, свистели цикады; в остальном вокруг тихо, лишь холодно, но чего хотеть, если небо ясное.

Калея на сообщении вновь оглянулась на дверь и приблизила лицо к источнику записывающего устройства:

– Послушай, сегодня я видела прогноз катастроф, а ты ведь человек – ты помнишь? Черт, я знаю, что мне нельзя этого передавать…

Подруга никогда на памяти Эмии не нервничала, но сейчас дергалась так, будто сама стала человеком.

– Скажи, вы не летите назад этим утром? Я надеюсь, что нет, потому что сегодняшний рейс шестьдесят два сорок один… он… В общем, самолет неисправен, не садитесь в него. Поняла? И я тебе ничего не передавала, слышишь? Не пересылай звезду назад, расформируй ее…

Запись кончилась неожиданно. Оборвалась, как закончившаяся в кассете пленка, как прервавшийся сигнал.

«Я тебе ничего не говорила… Рейс шестьдесят два сорок один…»

«Спасибо, Калея».

Эмия только теперь поняла, как сильно продрогла – не взяла с собой ни кофты, ни на худой конец пледа с кресла, – вынеслась наружу, как конь на скачках – с пеной у рта.

Оболочка звезды под ее руками рассыпалась снежной пылью и погасла, осев частицами в почву. Почему-то затихли сверчки.

Когда Эмия развернулась, чтобы пойти назад, то увидела стоящего в тени кустов Дара. Со сжатыми в полосу губами и белым (или ей показалось?) лицом.

– Что ты собираешься делать? – напирал он, как прокурор в милицейском кабинете. – Что?

Эмия тушевалась.

– Ничего.

– Ничего?!

Они ругались прямо между кустами – вдали от спящего дома и его ничего не подозревающих постояльцев.