Пообещай

Эмия бы злилась, если бы могла, но теперь почти ничего не чувствовала. О, да, они правы – через сто лет она сердечно возблагодарит за одни только легкие, способные вдыхать ароматы. За вкусовые рецепторы, за тугие энергетические потоки вдоль позвоночника. Через сто лет «антисуществования» она будет так признательна за любое, даже самое некрасивое тело, что уже не допустит мысли о том, чтобы когда-нибудь снова нарушить закон.

Их вынужденно-скорбные голоса (на самом деле довольные: мы лучше), которые она слушала добрую половину дня. Злые, но справедливые Боги – все для пользы, все в назидание.

«Эмия» перестало было именем. «Эмия» стало синонимом фразы «вот так делать не надо».

Ей было противно. Непривычно, прохладно и по-дурацки легко без веса.

Павл, когда она его включила, не увидел, но почувствовал хозяйку.

Не поздоровался, не повернул в ее сторону голову.

«Стёрт?»

Канал визиосвязи с Землей он настроил без споров, но с неохотой. После молчаливо удалился в соседнюю комнату, чтобы с очевидной укоризной грохотать швабрами, напоминая о том, что в этом доме очень и очень давно не убирали.

* * *

Поначалу она радовалась. Когда поняла, что ее глаза – это камера. Хочешь, рассматривай Дарина (можно близко, как под микроскопом), хочешь, любуйся на его окружение.

И минут пятнадцать она виртуально кружила по знакомой комнате в Бердинске, смотрела из окна, удивлялась до сих пор цветущей на подоконнике бегонии. Вспоминала, как строили планы в самом начале поездки, как вернулись сюда после Лаво, как лежали, обнявшись, на этом самом диване…

«Дураки, они меня наградили!»

Дар спал. Подолгу. Когда просыпался, свешивал ноги на пол, закрывал лицо руками и сидел. Иногда качался из стороны в сторону, иногда тер виски.

После шел на кухню, доставал из холодильника бутылку водки, выпивал полстакана разом.

А после снова спал.

Он пил уже долго. Не ел, не убирался, никуда, кроме ближайшего киоска не выходил. Иногда вдруг бесновался – начинал швырять стулья, ругался матом, шипел неразборчиво…

Павл в такие моменты корчил презрительное выражение лица и уходил подальше от компьютера. Он не понимал, зачем настраивать канал связи на Землю, зачем двадцать четыре часа в сутки наблюдать за каким-то идиотом, зачем вообще было…

Он больше не говорил с Эмией, а она не говорила с ним. И намеренно не отодвигалась в сторону, когда робот подходил в очередной раз протереть пыль на столе под клавиатурой.

– Все пьет? Никчемный…

То был единственный комментарий, после которого Эмия дала мысленную команду Павлу навсегда умолкнуть.

Тот бросил тряпку, подъехал к стене и демонстративно отключился.

Ее несуществующее тело чесалось. Зудела каждая клетка, гудели конечности – Эмии постоянно хотелось то согнуть руку в локте, то пошевелить ступней.

Но больше всего хотелось что-нибудь почесать.

Однако чесать было нечего. И нечем.

Земной вечер.

После очередного пробуждения Дар снова отправился за водкой. Перед выходом на улицу выпотрошил рюкзак, собрал с пола деньги, долго искал, куда их спрятать.

«От кого?» – гадала Эмия.

И лишь спустя час догадалась – от самого себя.

«Дурак…»

Над Астреем почти ночь. И она чертовски устала быть облаком. Ни посидеть, ни полежать, ни поесть, ни прогуляться. Ни даже крикнуть Дарину о том, что он идиот, что давно должен был начать жить. Ведь обещал…

Прошел всего день… Нет, половина. Ей в таком обличье существовать еще сто лет.

Калея была права, когда ужаснулась чужому вердикту, хотя даже она не представляла масштаб катастрофы. Быть развоплощенной хорошо только в том случае, когда тебя ничего не дергает и не беспокоит, – существуй себе мирно, созерцай бытие, наслаждайся.

Но Эмия не наслаждалась – ее дергал Дар, который пил не первые сутки.

* * *

Он пил на следующий день тоже.

И на следующий…

Его рвало в туалете – он совсем не ел, – плохо спал, что-то бормотал во сне. Стонал, ругался. Временами вставал, искал спрятанные деньги и не мог найти.

Перед Эмией пылилась столешница – Павл отказывался включаться; каталось, как заведенное, по небосводу над Астреем солнце.

Ей хотелось вылететь в окно и раствориться – на этот раз совершенно, так, чтобы разум умолк тоже.

Хотелось на Землю, хотелось набить морды всем в Суде. И еще реветь…

А говорили, что душа не чувствует.

И с каждым часом ей все меньше хотелось смотреть в монитор.

* * *

Бердинск.

(ADELE – Lovesong)

Он пришел в себя рывком.

И почему-то не смог больше ни спать, ни пить.

Опасался глотать (горло распухло, как заплесневевший водопровод) и двигаться – голова казалась насаженной на шею бомбой.

Сколько… времени… дней?

За окном темно – утро, вечер?

Дар никак не мог припомнить, зачем вообще вернулся в Бердинск – больше некуда? На чем он добирался, через какие населенные пункты? В сознании обрывки воспоминаний: холодные тамбуры поездов, зеленая обивка кресла в автобусе, неудобные пластиковые подлокотники, тряска. Он пил уже тогда.

Поход на кухню стал событием.