—
— Да, но он надо мною насмехался…
— Убирайся с глаз моих, посмешище всемирное! Другая, случись такое с ней, плакала бы, глаз не осушая.
— Я пойду к Жуже.
— Иди куда хочешь, если ты такая никчемная!
Ужинали молча. Отец Спира усталый, матушка Сида злая, а Юла словно пришибленная, — уж очень как-то всё нехорошо получилось. Господин Пера так ласково на неё посматривал, и ей было так приятно, но не нашлась, не придумала, что сказать… Поэтому все молчали. Юла с нетерпением ждала минуты, когда останется одна, чтобы досыта наплакаться, подобно всякой незадачливой девушке, которая сеет базилик, а собирает полынь. Матушка Снда, едва дождавшись, когда Юла ушла стелить постели, сказала:
— Видал, какова эта жидовская бестия?
— Какая бестия? — устало спросил отец Спира.
— Да твоя разлюбезная матушка Перса!
— Ну, что же я видал?
— Боже, Спира, значит ты уже всё забыл?
— Ах да! Э, не следует принимать так близко к сердцу!
— Значит, я принимаю близко к сердцу!.. Да ты же сам видел, как они насели на этого несчастного юношу, а нашей Юце слова не дали промолвить…
— Ну и пускай! Что за беда! Завтра, послезавтра наговорится досыта. Если дело в разговоре, то за вашим братом это никогда не пропадёт.
— Хорош отец, ничего не скажешь! Да куда уже нашей тягаться с той?! Как в тот раз на балу, так и везде и всегда… вечно наша остаётся на задворках. Видала я ту на балу! Конечно, танцуют по-всякому… но она, это её отродье… уж она… сущая дочь Иродиады, погубившая, господи прости, такого славного святого.
— Брось, не городи чепухи.
— Это ты чепуху городишь!
— Да я и не сказал ничего; видишь, дремлю, спать хочется.
— Ступай, чтоб тебе не проснуться, — рявкнула матушка Сида. — Сегодня все точно белены объелись! Ступай на улицу, что ты тут дымища своей трубкой напустил!
Так выгнали и другого попа курить во двор.
В ту минуту, когда ночной сторож Нича, проходя под окнами попа Спиры протрубил одиннадцать раз в рог, возвещая засыпавшей улице и всему селу, что пошёл двенадцатый час, матушка Сида, страдая от жары, подняла голову и спросила Спиру, лежавшего у другой стены:
— Спира! А Спира! Ты спишь?
— А?
— Спишь, спрашиваю?
— Сплю, оставь меня в покое…
— Разве господин Пера должен взять именно Чирину Меланью, получив место учителя?
— А?
— Фу ты, — вздыхает матушка Сида. — Должен ли учитель взять Меланью?
— А зачем старику две жены?
— Ух, да не старый учитель, а новый, господин Пера…
— А-а, он!.. Не должен…
— Может, значит, какую захочет?
— Может, если захочет, взять и нашу Жужу… Не мешай спать.
— Ну, её-то не возьмет! О боже, боже! — зевая, бормочет матушка Сида, потом крестится, надвигает покрепче ночной чепец (она надевала его украдкой, уже в темноте, потому что отец Спира терпеть не мог этих швабских чепцов), а с улицы доносятся неторопливые шаги ночного сторожа Ничи, который лениво бредёт и громко зевает где-то в отдалении.
Этим закончился сей воистину бурный день.
Глава девятая,
Весь следующий день отец Спира провёл на выгоне, на виноградниках и нивах, вот почему совсем позабыл о вчерашнем происшествии и после ужина, взяв трубку и кисет, сказал попадье:
— Не пройтись ли нам на ту сторону?
— Нет, только не туда! — отвечает матушка Сида. — Бег с тобою, Спира, что тебе «на той стороне» понадобилось? Разве мало тебе вчерашнего?
— Э, всё выветрилось, чуть только вышел в поле! А в конце концов… и не обязательно каждый день пить, просто повидаемся, поболтаем…
— Ах ты господи! Что он городит? Я ему про Ивана, а он про болвана…
— Ишь ты, ишь ты, как она разговаривает!
— Ну да! Хорошая была бы я мать (ах, я несчастная!), если бы сегодня туда пошла?!
— А почему бы нам не пойти?
— Значит, утащили его из-под носа, потешаются теперь и он и она, эта жидовская бестия, а мы пойдем туда?!
— Как так утащили?