– Ну, здравствуй, потомок. Притвори дверь плотнее.
* * *
Живой Иноненко мало чем отличался от своих фотокарточек – та же суровая хмурость бровей, та же жесткость линий рта и подбородка… Но черные глаза блестели, придавая лицу лихорадочную живость.
– Как звать?
– Архип.
– Хмм, – агент задумался, поводя рукой по давно небритой желтой щеке. – Да ты сядь.
Архип присел на табурет – грубый и неровный, должно быть, сколоченный своими руками.
– Я думал, придет Кирилл – идейный хлопец.
Иноненко, как показалось Архипу, пытливо заглянул ему в глаза.
– Прислали меня, – несколько жестко сказал Архип.
– Да-да, конечно, – извиняющимся тоном пробормотал Максим Петрович, встал с продавленного дивана, подошел к окну.
Архип с удивлением осмотрел комнату: он знал, конечно, что в тридцатые годы многие жили в коммуналках, а то и в бараках, но Иноненко – то был начальником кремлевского гаража, а любая власть подкармливает своих слуг.
Стены комнатки были оклеены порыжелыми обоями с плохо нарисованными колокольчиками, кроме табурета и дивана из мебели были платяной громоздкий шкаф да стол. На столе – стакан с буроватой жидкостью, бутылка воды и портрет Сталина, под столом – несколько книг с потрепанными обложками. Была еще отопительная батарея, на ней сушились носки хозяина.
Иноненко вздохнул, отошел от окна, присел на заскрипевший диван.
– Думаешь, почему я так живу, – сказал он, понизив голос до шепота, и развел вокруг себя руками. – Мне от них ничего не надо.
Архипа поразила такая догадливость, и он не нашелся, что ответить.
– А у тебя кого… ну, это самое … – приблизив лицо к самому носу Архипа, проговорил Иноненко.
– Прадеда, Максим Петрович, – соврал Архип.
Агент понимающе закачал головой, зашлепал губами и, отстранившись, откинулся на спинку дивана. Теперь он смотрел на Архипа с жалостью, словно гибель прадеда потрясла того не далее, чем вчера.
– А вы?
– Я? – вскинул брови Максим Петрович. – Я вот из-за него…
Он ткнул пальцем в том Ленина.
У двери что-то застучало, словно кто-то уронил банку.
– Дети, – многозначительно сказал Иноненко. – Ну что ж, племянничек, вечереет…
За окном и вправду образовались сумерки. Над соседним парадным зажегся тусклый фонарь.
– Идем ужинать.
Архип испуганно приподнялся.
– Да ты фуфайку-то сними, – засмеялся агент. – Или вы в своей Твери в фуфайках кушаете?
Архип скинул фуфайку, оставшись в русской вышитой рубахе, подобной той, что при царе носили «малые» и «человеки». Не хватало только подпоясаться.
Иноненко с иронией посмотрел, покачал головой и, порывшись в шкафу, выудил старый френч, кое – где попорченный молью.
– Надевай! Не бог весть, а все же… Да и в Твери сейчас несладко живется.
Архип стал переодеваться и краем глаза заметил, что Иноненко с интересом глядит на него.
– А вы, я смотрю, не шибко поправились-то. Хлипкие!
Архип промолчал – он и вправду был не очень силен физически.
Как только дверь комнаты отворилась, в нее хлынул пар, детские крики, а также неторопливый разговор. Неторопливый разговор вели сидящие на кухне люди – много людей. Женщины, мужчины. Как только Архип с Максимом Петровичем появились на кухне, все глаза устремились на новичка. Архип смутился.
– Познакомьтесь, товарищи, – весело сказал Иноненко, без церемоний заглядывая в стоящую на плите большую кастрюлю. – Мой племяш Архип. А что, теть Маш, можно у тебя макарошек своровать?
– Нельзя, – засмеялась тетя Маша, та самая женщина, что открыла Архипу дверь.
Максим Петрович тоже засмеялся и, достав из буфета две алюминиевые миски, быстро наложил макарон.
– Садись, Архип, – подвинулся один из сидящих за столом мужиков. – Ты сам-то откуда будешь?
– Из Тверской области, – проговорил Архип, чувствуя себя не в своей тарелке.
– А конкретнее?
– Не доставай парня, Прытковский, пусть поест с дороги.
– Заметано, Максим Петрович, – оскалился Прытковский. – Еда – дело святое!
Иноненко поставил перед Архипом миску с макаронами, щедро политыми мясной приправой, положил краснобокий помидор.
– Сало будешь, Архип? – спросила одна из женщин. – А то у меня есть.
– Нет, спасибо.
Но сало уже лежало перед ним – толстое, порезанное на аккуратные ломтики.
Архип с детства имел плохой аппетит, а постоянное кофе и концентрат и вовсе сделали его почти равнодушным к пище, но сейчас он позабыл об этом. Такой вкусной еды он никогда не пробовал: мясо в подливке было нежным и сочным, сало медленно таяло во рту, макароны – простые макароны – показались ему чем-то необыкновенным, почти неземным. Но особенно ему приглянулся помидор – он жадно вонзил зубы в его матовый бочок и только тут, подняв на мгновение глаза, понял, что нарушает инструкцию, предписывающую «есть осторожно, нежадно, а по возможности отказываться от пищи».
Жильцы глядели на него с удивлением и жалостью, тетя Маша даже отвернулась и украдкой вытерла набежавшую слезу. У Иноненко то ли от стыда, то ли от злости покраснели уши.
Архип кашлянул и положил помидор в миску.
– Спасибо большое, – сказал он. – Я сыт.
– Может, еще подливочки? – спросила тетя Маша, гремя кастрюлей. – А то у…