«Попаданец» в НКВД. Горячий июнь 1941-го

Кинувшись к ней, мы лихорадочно начали разбирать развалины. Примерно через полчаса мы докопались до пола и нашли люк в подвал. К счастью, все обошлось! Как только мы смогли открыть люк, из него раздался дружный плач и чей-то дрожащий голосок гордо заявил:

— Я же говорил вам, шмакодявки, что все будет хорошо! А вы разревелись! — и шмыгнул носом.

Спустившиеся вниз, бойцы достали из подвала пятерых детишек. Трех девочек, лет пяти-шести, и двух мальчишек, немного постарше. Один из них все повторял: «Я вам говорил! Я вам говорил!» А оказавшись на улице и оглядевшись, кинулся к позвавшей нас женщине, уткнулся ей носом в живот и в голос разревелся. Видимо, он все это время жутко боялся, но успокаивал младших, а теперь расслабился. Помимо пожаров, очень напрягала возникшая канонада на северо-востоке. Похоже, что совсем неподалеку начался серьезный бой. Пока я прислушивался к стрельбе, увидел подъезжающие знакомые машины. Приехали Мехлис и грузовик с бойцами, которые сразу бросились помогать с разбором развалин ближайших домов. Вышедший из «эмки» Мехлис огляделся и направился к нам. Попытавшись привести себя в порядок, я, плюнув, бросил безнадежное дело и, остановившись перед Львом Захаровичем, коротко доложил ему о произошедшем. Хмуро выслушав доклад, Мехлис снова огляделся и устало сказал:

— Садитесь ко мне в машину. Срочно едем в штаб дивизии. Немцы прорвали фронт восточнее города, похоже, что мы уже в окружении. Остальные подъедут позже, пусть пока помогут людей искать…

Охренев от известий и всего происходящего вокруг, мы бросились к машине.

Штаб 136-й стрелковой дивизии, располагавшийся в здании, где совсем недавно был расположен лесной техникум, встретил нас суматохой. Двери, то и дело хлопая, впускали и выпускали бойцов и командиров, носящихся как угорелые. Приказав нам, чтобы ждали на улице, Мехлис направился в штаб, а мы стали оглядываться. Если происходящее вокруг не было паникой, то считайте меня папой римским. То, что мы наблюдали, напоминало разворошенный муравейник: бегают, толкаются, таскают мешки и бумаги. Бардак жуткий! Пару раз видел, как какие-то командиры начинали орать друг на друга, хватаясь за оружие. Мрак!

Минут через пятнадцать к нам подбежал молодой сержант и, козырнув, передал распоряжение, что я должен явиться к Мехлису. Пройдя в бывший кабинет директора техникума, где обосновался командир дивизии, я доложился о прибытии. В кабинете стоял дым столбом. В углу кабинета двое телефонистов безуспешно пытались докричаться до «Пятого» и «Третьего», над картой, расстеленной на большом столе, склонились несколько командиров с Мехлисом. Махнув, чтобы я подошел к столу, Лев Захарович сразу перешел к делу:

— Ваша с Зильберманом задача следующая: подготовить наши автомобили к дороге и взять запас горючего, проверить имеющееся вооружение и пополнить боезапас, через сорок минут вы должны быть в полной готовности к выступлению. Все понятно? Если да, то выполняйте, старший лейтенант, — и отвернулся к карте.

Козырнув спине Мехлиса, я выскочил из кабинета и побежал к машине. Быстро объяснив Яше ситуацию, я принялся за дело. Первым я проверил оружие и боекомплект у наших сопровождающих. Все оказалось более чем хорошо — на 17 человек (включая Яшу и меня) один ручной пулемет, 14 автоматов, две снайперские винтовки и восемь пистолетов. Боеприпасов было по четыре БК на ствол и два ящика гранат. Хоть сейчас в окопы. Пока я занимался оружием, Зильберман доставал бензин, и через сорок минут, когда из штаба вышел Мехлис, все было готово. Выслушав мой доклад, при этом ухмыляясь моему «акценту», Лев Захарович приказал выдвигаться. На окраине города к нам присоединились еще два грузовика с бойцами, и колонна получилась солидная — две «эмки» и три «полуторки», набитые бойцами. Я думал, что мы направимся на юг, чтобы выйти из возможного окружения, но просчитался. Как оказалось, Мехлис направился в сторону Трудовского, решив выяснить обстановку в том направлении. Узнав об этом, я одновременно испугался и обрадовался. До жути надоело возиться с бумагами и заниматься разговорами, хотелось реального дела, а испугался возможных последствий и, чего уж перед собой кривить душой, возможной смерти. Вернее, появился страх не самой смерти, а бессмысленной, глупой. Почему-то раньше этого страха у меня не было, но мало ли чего не было раньше? Я сидел в машине, ехавшей второй, и краем глаза наблюдал за Мехлисом. Было заметно, что он очень устал, лицо осунулось, под глазами тени, не уступающие моим синякам. Как только мы выехали из города, он почти сразу задремал, навалившись на левую дверь.