Попаданец в себя, 1960 год (СИ)

”… Я его держу, а он плачет, ну знаешь, как ребенок. А мать вокруг ходит. Я стреляю, а темно уже, и все мимо. Потом, вроде, попал. Ему лапки передние связал, он прыгает, как лошадь. Искал, искал ее — нету. А он отпрыгал за кустик, другой и заснул. Я ищу — не ту. Думаю: вот, мать упустил и теленка. А он лежит за кустиком, спит. Я его взял, он мордой тычется, пищит. Я его ножом в загривок ткнул. А живучий! Подвесил на дерево и шкурку чулком снял, как у белки.

Вышло на полторы шапки, хороший такой пыжик, на животе шерстка нежная, редкая, а на спине — хорошая. А мать утром нашли с ребятами в воде. Я ей в голову попал, сбоку так глаз вырвало и пробило голову. Мы там ее и бросили, в воде, — уже затухла. Через месяц шел, смотрю — на суше одни кости. Это медведи вытащили на берег и поели. Геологу сказал: ты привези мне две бутылки коньяка и помидор. Шкуру эту вывернул на рогатульку, ножки где — надрезал и палочки вставил, распорки. Когда подсохла, ноздря прямо полосами отрывалась. Сухая стала, белая. Я ее еще помял. Хорошая такая, на животе реденькая, а на спинке хорошая. А он, гад, одну бутылку привез, а помидор не привез”.

Здорово энергию оттягивают такие покойники-вампиры. Если кто-то обрел способность разговаривать с ними, помните — можно и помереть, если такой «Савельич» присосется.

Я даже золотые червонцы не спешил реализовывать, хотя знал пару надежных стоматологов, которые купили бы его. Затаился. Не то что напугался, просто жалко новую, вторую жизнь расходовать на зону и тюрьмы. В прошлом две ходки (два срока заключения) отбыл — и хватит.

Новый год встречал с семьей. Наши отношения устаканились, чему немало способствовала амнезия, подтвержденная справкой. Более того, прошел через двор в папину бывшую клинику, там командовал его ученик Мищарин[53], вылущил мендалины за пять минут. И домой пошел — легкая операция.

Надеюсь, что ангины меня больше мучить не будут.

Новый год встречали радостно. Я очень ждал этого праздника, готовился к нему.

В детстве Новый год был лучше даже Дня рождения. Маленьким я очень любил праздники. Потому что в праздники к его родителям приходили гости. И среди них семья Семенченко, отец которых работал где-то в совнаркоме, аего дочка Наташа была на год меня старше.

Естественно, что праздники нравились мне еще и праздничным ужином. Сперва стол покрывали белой праздничной скатертью, потом на скатерть ставили приборы и начинали выкладывать закуски. В круглых тарелках лежали тоненькие кружочки колбас, ветчины, буженины, в продолговатых тарелочках нежились в масле шпроты и сардины. В глубоких мисках горбились разнообразные салаты. Еще были тарелочки с огурчиками, грибами, помидорами. Между ними выстраивались бутылки с вином, водкой и коньяком. Женщины пили вино, а папа и Семенченко-отец пили коньяк. Семенченко мама всегда говорила Семенченко-отцу, чтоб он не пил каждую рюмку до конца, “не на поминках”, мол. Но он кивал ей: “да, милочка”, - и все равно пил до конца.

Вино или шампанское наливали и детям — мне и Наташе. Чуть-чуть, на донышко. И тогда мы чокались вместе со взрослыми. Бокалы звенели, как хрустальные колокольчики.

Потом закуски убирали, мама торжественно вносила горячее. Иногда это был гусь, иногда — индейка, иногда — жареное мясо с картошкой и зеленым горшком. Мясо бывало зажарено куском и я никак не мог научиться отрезать от этого куска маленькие кусочки тупым столовым ножом. И удивлялся, как это получается у взрослых.

После горячего взрослые вставали из-за стола, мужчины уходили курить на балкон, а женщины шли с мамой на кухню. Я же с Наташей шел в папин кабинет, где мы возились, как плюшевые медвежата. Наташка была сильная девочка, иногда она ухитрялась повалить меня и сесть верхом. Мне не было обидно проигрывать, все же Наташка была выше ростом, девочки всегда растут быстрей мальчиков.