Попаданец в себя, 1960 год

Уже по дороге, когда я, сжимаясь от человеческих звуков и тиская в паху подвязанный мешочек с царскими червонцами, пробирался к дому доктора, мне стало ясно, что духи умерших предвидят будущее. Какая-то странная энергетика сохраняет информационный сгусток истлевшего мозга, существование этих сгустков мне не понятно, причина общения не ясна. Они одновременно присутствуют как бы в нескольких мест: в информационном поле планеты (вроде памятной биосферы Вернадского[49]) и в местах захоронения. Но как тогда быть с душами сожженных? Ладно, мне еще жизни лет пятьдесят по старым меркам отпущено, успею разобраться.

Глава 27

Свою жизнь я устало читаю с листа,
Было в жизни плохого, увы, до черта,
И хорошее было на грани рассвета,
И не знает никто, где деленья черта.

Говорят, что плохое с хорошим делить

Надо, чтобы себя оценить,
Говорят, на весах равновесия нету,
Ну а я продолжаю по жизни шалить.

Я по жизни – блатной, но не верю я в блат,

Жизнь без блата рассудит в чем я виноват,
Что хорошее было, что было плохое
И чем я в этой жизни сегодня богат.

Свою жизнь я устало читаю с листа,

Было в жизни плохого, увы, до черта,
И хорошее было на грани рассвета,
И не знает никто, где деленья черта.

Это не Гиясаддин Абу-ль-Фатх Омар ибн Ибрахим аль-Хайям Нишапури – персидский поэт, философ, математик, астроном. Это, увы, я – не проявивший себя в новой жизни ничем, кроме ограбления могил, но усиленно залравший нос по поводу опыта прошлой жизни. Только в этой реальности сей опыт не слишком-то помогает, и скорей в чем-то даже мешает!

Еду, однако, в поезде, в плацкарте. Бережливый доктор покупать билеты в купейный не стал, сообщив:

– Вот вам на дорогу тридцать рублей, а в плацкарте – оно спокойней, на виду у людей. В купе мало ли ккой попутчик попадется. Матушке сдачу вышлю, тут почти пятьдесят рублей осталось.

Педант.

Так что едеу в плацкарте, изпядно удивив какую-то тетку, вознамеревшую отправить меня на верхнюю полку.

– Ты малец уж меня на низ пусти, тяжела я по верхам лазить.

Да уж, пудов под сколько (ну не умею я в этих пудах счтать), а в килограммах так под сто.

– Не могу, тетенька, я больной, в голову стукнутый, у меня и справка есть. Я по ночам сам себя боюсь, ну как начну на людей сверху прыгать и за шею грызть!

Проняло толстуху, поменялась с кем-то в соседнем купе. Так что едеу с комфортом и всех, норовящих присесть на мое место, гоняю легендой о своей опасности:

– Вот хоть у тети из соседнего купе спросите, она знает.

Еду себе и буду ехать пять суток, поезд не скорый а доктор экономный. Но как-то так случается, что где я нахожусь, там неизбежно произойдет нечто, стимулирующее адреналин в жилах окружающего народа. И это вне зависимости от жизенного опыта, от того первый я тут восседаю или второй, умудренный этим опытом.

Короче, забежала на остановке крупная собака. Прошла вдоль вагона, оценивая реакцию населения в купе, выбрала мое, вошла, легла спиной к выходу, вздохнула. Я потянулся погладить, оскалилась слегка. Народ тоже реагирует, в купе уже только нас двое и проводницу ведут. Ну а я сверток с продуктовым набором советского пассажира ж/д (вареная курица, яйца в крутую, луковица, хлеб «черняшка», кефир в бутылке и шипучий напиток «Саяны», кстати вкусный) распечатал. Спинку с шеей собака приняла благосклонно, схрумкала в два приема и вопросительно – на меня.

– Перебьешься, – говорю, – мне еще ехать долго, а крылышки и ножки я сам люблю. Вот не дала погладить, так ходи голодная.

– Твоя псина? – спрашивает проводница.

– Не-а, – отвечаю.

– Ну тогда я пошла за начальником поезда.

И вот такая суета вокруг дивана, простите – вокруг пса продолжалась до следующей остановки. На которой собакевич хладнокровно встал и покинул вагон. Эдакий уверенный безбилетник, заяц в обличие собаки.

Эпизод, вроде случайный. Ну решила собака сократить дорогу, хозяин, небось, часто ее таким маршрутом возил, вот и запомнилась последовательность действий, некий стереотип в собачьей памяти. Для несведущих в собачьей психике странно конечно. Эпизод… Но вся моя прошлая жизнь из таких эпизодов состояла, да и в этой Фортуна с Мойвами меня в покое оставлять не собираются.

Вот же, холера!

Едим, ночь уже, кто-то спит, а кто и не спит. Я например. Время движется к Новому 1962 году, посчитай половина этого времени у меня из памяти выпало, и что делал мой ранний образец – узнаю только в Иркутске.

Ну совсем ничего не помню.