На этом же листе, ниже, заполнен протокол возврата.
Бабушка. Это ведь моя бабушка! И никто не обратил внимания на её беременность.
Дыхание перехватывает, живот стискивает спазмом. Вокруг темнеет, мир сужается до моих судорожно дрожащих рук и листов с ровными чернильными надписями, которые я перебираю и перебираю, вчитываясь в сухие сведения, за которыми – судьбы людей.
Кураторами от Академии в протоколах числятся то Санаду, то Эзалон. Каждый лист в этих папках – сведения о тех, кто отказался от магии и вернулся домой, потеряв несколько лет жизни и память об Эёране.
Здесь есть мама – её прибытие, как и моего отца, курировал Санаду. Они одновременно тут оказались! Возможно, их отношения начались ещё в Эёране! Просто они об этом не помнили. А вот дядю встречал Эзалон. Прабабушку – Санаду. Она сразу после замужества пропала, вернулась через два года. Зато прапрабабушку – опять Эзалон.
И вроде понимаю, что это было давно, но меня лихорадит. Трясёт. И челюсть сводит спазмом, до скрипа зубов.
Сколько проблем пережила бабушка из-за беременности неизвестно от кого. Как трудно было прабабушке, когда все считали, что она сбежала с любовником, а потом тот её бросил? Муж её не простил, не поверил, хотя даже бабушкина девичья фамилия напоминает о семейной проблеме. Сколько раз моим маме и папе, остальным говорили, что они сумасшедшие.
Не были они сумасшедшими. Их чуткость к эмоциям других людей – не безумие. Это проявление ментализма, потому что (если верить учебнику) самое базовое в нём – острое восприятие окружающих – основано не на магии. Эти способности не смогли уничтожить полностью. И ощущение огня у отца, наверное, просто отголосок его магических способностей.
А ведь до попадания сюда я тоже была уверена, что мои родители тронулись умом, а бабушка рассказывает о том, что её инопланетяне похитили, из-за старческого маразма.
Дышать невозможно. Кабинет теперь кажется сумрачным и враждебным, словно шкафы хищно щерятся полками, а стол – затаившееся чудовище.
Руки подрагивают, когда я складываю папки и накрываю их ящиком стола. Поднявшись, пинком опрокидываю на него стопки книг, снова погребая под ними.
Меня будто шатает, когда я подхожу к окну и рывком открываю раму. Вдыхаю свежий воздух. Дышу как можно глубже, старательно расправляя стиснутые спазмом рёбра, заставляя мышцы живота расслабиться.
И вроде с самого начала поняла, что мои родные попадали сюда, отказывались от магии и возвращались домой без воспоминаний. Но убедиться в этом вот так, по сухим протоколам, видеть, что с ними поработал мужчина, вроде бы проявляющий ко мне доброту – мужчина, которому я жаловалась на эту несправедливость, рыдала на его плече, а он утешал! – противно.
Просто противно, как будто он меня в чём-то обманул или предал.
***
– Мне надо отлучиться, – развеивающий письмо Мары Санаду понимает, что с голосом что-то не так, ещё раньше, чем Эзалон удивлённо к нему поворачивается.
Эзалон наклоняет сотканную из нитей голову. Его алые глаза, из которых «вытекают» и колышутся вместе с чёрными такие же алые нити, меняют форму. Это может значить полный подозрения прищур, но Санаду плевать.
Главное – оказаться как можно дальше.
Чтобы не чувствовать на периферии нервов зудом и дрожью, ускоряющимся сердцем, как отчётливее становится ощущение присутствия Мары.
Она от него не скрывается.
Она достаточно безумна, чтобы, как и обещала в записке, прогуляться по лесу возле Академии.
А он просто должен оказаться как можно дальше.
Не встречаться.
Даже близко не оказываться.
– Хорошо, – жутко шелестит в этой форме голос Эзалона. – Я сам их накажу.
Кивнув и ощутив, как подтверждение Эзалона на миг приоткрывает защиту, усиленную из-за навязчивости архивампиров, Санаду телепортируется не задумываясь, по наитию.
Дымка телепортационного заклинания не успевает опасть, когда он понимает, что переместился к ресторану Столице, в котором часто бывал с Марой.
Или с Марой и её подругой Нильсэм, хвостиком за которой ходил её старший брат Танарэс.
Вздрогнув, Санаду вспоминает самые дальние из известных ему координат и телепортируется в горы. Ледяной ветер ударяет его в лицо, пробирается под лёгкую одежду, позволяя немного отвлечься от воспоминаний – до сих пор острых, как лезвия бритвы.
***