Попаданка ректора-архивампира в Академии драконов

Спрыгнув со стола, Санаду галантно предлагает руку, а когда касаюсь его ладони, он ухватывает меня за талию и, закружив, стаскивает на пол в образованный людьми круг. Блеск чёрных глаз и однобокая улыбка не обещают мне лёгкой победы. Санаду взбудоражен: ноздри трепещут, дыхание частое. Осанка и та другая.

Скрипач пробует струны смычком.

– Мелодию резвее! – прошу я.

На свою голову.

Потому что вывод один и вывод два. Это вампирское чудовище не только с удовольствием пьёт, иногда подхватывая меня за талию и давая передохнуть моим ногам, он ещё и кубками с барменом перекидывается (полными тоже, не расплёскивая!). И парой пустых бутылок пожонглировать одной рукой успевает. Не отрываясь от чувственного танца с разворотами и прогибами.

Он и полный кубок огненной жидкости на запрокинутом лбу держит, с нарастающей скоростью кружась со мной, и не роняет ни капли, чем срывает бурные аплодисменты.

А перехватив кубок на очередном повороте, победно смотрит мне в глаза и залпом выпивает горящий напиток. Подбрасывает кубок, ловит, подбрасывает. Глаза Санаду радостно блестят, улыбка счастливая.

Вот как он это делает?

Я безусловно восхищена такой потрясающей координацией движений, реакцией и силой (меня поднимает, как пушинку), но я же Марка Аврелия проигрываю! Не говоря о пяти сотнях золотых!

К середине ящика, когда у меня окончательно сбивается дыхание, взгляд Санаду, наконец, слегка плывёт. Едва уловимо изменяется пластика. Я чувствую, что ему приходится сосредотачиваться на движениях. Но от этого они становятся какими-то… более чувственными, что ли? Или дело в этом рассеянно-счастливом взгляде?

За распахнутыми окнами неистово бесится ливень, влажный свежий воздух вкатывается в помещение, но между мной и Санаду воздух словно раскалён. Мне невыносимо жарко, щёки горят, всё чаще сползают по спине капельки пота, и даже ладонь Санаду на талии кажется горячей. Круг зрителей словно бы отдаляется, тонет в сумраке. А мелодия как нарочно усложняется, вынуждая быстрее переставлять ноги, чтобы попасть в ритм, и всё чаще Санаду то прижимает меня к себе, то позволяет отступить и покружиться – охладиться в потоках воздуха, чтобы потом резко оказаться в его руках, прижатой к нему.

И в момент, когда кажется, что я больше не смогу следовать сладкой мелодии скрипки, открывается второе дыхание. Прильнув к Санаду, давно не бравшему кубок, я сипло выдыхаю:

– Вы сдаётесь?

– Ни за что! – улыбается он и в головокружительных пируэтах уводит нас ближе к бармену, чтобы подхватить очередной пылающий кубок.

Снова мы танцуем, круг за кругом проходя мимо хлопающих в такт музыке зрителей, и Санаду, не сводя с меня плывущего взгляда, меняет пустые кубки на полные, меняет и меняет. Каждой мышцей, каждой клеточкой тела я чувствую, как вся его сила и ловкость начинает сдавать. Как в пальцах появляется дрожь, а по лицу разливается блеклый вампирский румянец, как сбивается его дыхание, как более порывисто он притягивает меня к себе и склоняется, когда я откидываюсь в его руках.

Мышцы горят, пылает кожа, кружится голова. И аромат кофе, можжевельника и трав мешается с ароматом пламени и винограда. Всё крепче после очередного кубка прижимается ко мне Санаду, словно я его ось координат, и его губы то и дело касаются моего виска.

Музыка становится такой надрывно-неистовой, что хлопки прекращаются, отпуская нас в её безраздельную власть, и все смотрят, как мы круг за кругом проносимся в безумном танце с меняющимися кубками вина. Я снова задыхаюсь, кровь вскипает от эмоций: этот танцевальный марафон, потрясающая сила нечеловеческого существа и осознание, что я одна чувствую, как он сдаётся, словно я одна приобщена к некоему таинству, словно мне одной позволено это знать. Волнующая, такая острая и непривычная близость, жар прикосновений. Пронзительный неотрывный взгляд. Страх поражения и надежда на победу. Восхищение окружающих. Я – центр внимания, и внимания восхищённого – это так необычно, это будоражит. И музыка – пьянящая, одуряющая.

Это всё так… возбуждает. От осознания этого мои глаза распахиваются шире, я сбиваюсь, но Санаду удерживает за талию, сводя эту заминку на нет своей ловкостью и силой, и опять я чувствую его напряжение, показывающее, как тяжело даётся эта безудержная ловкость. У меня ещё есть шанс победить.

– Предпоследний! – кричит бармен, протягивая кубок с пламенным напитком.

Санаду подхватывает его, и я отвожу взгляд от тёмных очей, чтобы посмотреть на сомкнувшиеся на кубке изящные пальцы. Чтобы увидеть, как эти пальцы, в которых я подозреваю слабость, подбрасывают кубок и соскальзывают на мою талию, в то время как вторая рука её отпускает, чтобы поймать перелетевший через нас кубок.

Пламя в нём колыхается, но не разливается, а посетители снова награждают Санаду бурными аплодисментами. Он ещё несколько раз повторяет фокус, будто доказывая мне, что всё ещё силён, что даже ящик драконьего огненного не способен его сломить.