Попасть в переплёт. Избранные места из домашней библиотеки

“Июльский дождь” – это о том, как пробудившееся гражданское самосознание в силу внешних политических обстоятельств и внутренних кризисов снова начало погружаться в анабиоз во второй половине 1960-х. Легкий скрежет притормаживаемого времени слышен в “Июльском дожде” – то же торможение ощутимо и сегодня.

Просвещение загоняют в подполье и катакомбы. Но совершенно неожиданно “Июльский дождь” – самим фактом своего существования – врывается на черный рынок просвещения. Просветительских сведений не о вчерашнем дне, а о сегодняшнем. Ведь вся наша жизнь – это кинотеатр повторного фильма.

Встретимся в следующем сценарии

Кстати, Кинотеатр повторного фильма располагался на углу Тверского бульвара и улицы Герцена. Киноклассика шла не только в “Иллюзионе”, но и там. Отчетливо помню “Бал” Этторе Сколы, “Скромное обаяние буржуазии” Бунюэля, “Всё на продажу” Вайды, отсмотренные именно в Кинотеатре повторного фильма. Там же рядом было кафе “У Никитских ворот” с недоступными студентам ценами, а ближе к Домжуру – стоячее кафе “Аромат” с ценами приемлемыми. Кинотеатр был частью маршрута. А за билетами на Бергмана стояли ночами именно у “Иллюзиона”. Бергман литературный появился позже. Когда-то журнал “Иностранная литература”, как и вообще все толстые журналы, был полон открытий. Но “Иностранка” продержалась дольше, потому что на русском языке открытия закончились раньше. Ингмар Бергман как прозаик открылся русскоязычной публике тоже в журнале. Но ведь и кино его – словно написано. “Образ мира, в слове явленный” превращается в слово, явленное в кинообразе.

УИнгмара Бергмана был свой способ мести обидчикам и вообще всему миру: “Встретимся в следующем сценарии”. Это сравнительно гуманный метод, хотя изодранные в клочья души самых обычных людей, становившихся прототипами персонажей режиссера, предъявлялись огромной аудитории. И, возможно, не всем нравилось, что нашелся художник, ставящий зеркало перед человеческим подсознанием, измочаленным и сигнализирующим о себе “шепотами и криками”, снами и воспоминаниями. Бергман прожил долгую творческую жизнь: он умер в восемьдесят девять лет в 2007-м и лишь в 2003-м завершил кинотворчество недооцененным шедевром “Сарабанда”, показав, чем закончились биографии героев “Сцен из супружеской жизни”.

Несмотря на жесткость встреч в “следующем сценарии”, Бергман был снисходителен к своим персонажам, а иногда безжалостен к себе как к прототипу.

Ведь и в супружеской жизни всё как в остальной жизни: ее участники “одолеваемы страхами, жизнерадостны, эгоистичны, глупы, добры, мудры, самоотверженны, привязчивы, злы, нежны, сентиментальны и достойны любви. Всё вместе”.

Эрланд Юзефсон, сыгравший множество ролей в фильмах Бергмана, в том числе молодого Юхана в “Сценах…” и пожилого Юхана в “Сарабанде”, говорил о своем друге и режиссере как о человеке, “одержимом идеей неудачи” и сумевшем “лучше всех рассказать о ней”. Ну да, удачливых людей в бергмановском кино нет, в лучшем случае они относительно здоровы – психически и соматически – и перетекают из психоза под “Осеннюю сонату” в чудо и ужас умирания под “Сарабанду”.

Счастливы персонажи Бергмана, быть может, только в концовке “Фанни и Александра”, хотя, чтобы прийти к этой гармонии, им пришлось пройти через анфиладу кошмаров. Счастлив десятилетний Александр, в котором угадывается сам Бергман, подсвечивающий свой маленький игрушечный театр “волшебным фонарем”.

Ингмар Бергман – один из величайших прозаиков XX века. Сценарии классиков кино или их проза, например “Тот кегельбан над Тибром” Антониони, – первоклассная литература. И всем им повезло с переводчиками на русский – той еще, старой школы. Но Бергман превзошел всех, даже Пазолини: слово и образ у него равны по весу.