Пополам

Анна тогда приняла вину. Корила себя все время. Да, ее генетика, ее наследственность. Наверное, вообще не стоило рожать детей. Но только сейчас, нося ребенка от Толика, она подумала, почему тогда не спросила у Георгия про его генетику? Много ли он знал о своих дядях, тетях, если те имелись? О бабушках, дедушках? Ничего ведь не знал. Никакого семейного анамнеза, как говорят врачи. Может, в его роду были психические заболевания? А может, и в его семье случались суициды и приступы необъяснимого психоза. Почему она не задала эти вопросы, разрешив Георгию думать, что все из-за нее? Почему вообще нужно искать виноватого, как того хотел Георгий? Ему требовалось переложить на кого-то ответственность. А на кого еще, если не на жену? Анна прекрасно помнила, как Георгий упрекал ее, когда она, беременная, поехала на дачу к подруге. Дорога была тяжелой, с пробками, после чего пришлось лечь на сохранение. Анна кивала, соглашаясь. Да, вела себя неразумно, не думала о ребенке. Но зачем вообще мериться виной – кто больше, кто меньше? Разве так должны вести себя супруги? Или каждый человек живет с чувством вины, часть которой так отчаянно хочется переложить на другого?

Георгий

Георгий винил себя в смерти матери. Он должен был ее защитить. Как? Не важно. Он сын. Все детство не мог себя простить. Если бы он задержал маму в тот день, если бы не отпустил… Этих «если» накопилось бесчисленное множество, и Георгий не мог найти ответы. Он, уже взрослый и состоятельный мужчина, ходил в церковь, ездил в буддистский храм, устраивал индивидуальные туры по тайге и общение с шаманами. Нигде не нашел успокоения. Легче ему не становилось. Ни священники, ни ламы, ни шаманы не давали ответа на главный вопрос – почему это произошло? Именно с ним. С его семьей.

Он отправлялся в командировку. В тот день все пошло вопреки планам – вдруг сломалась машина, водитель сам чуть не плакал, разводил руками. Накануне все проверил. Рабочая встреча, важная, из разряда неотменяемых. Георгий поехал на вокзал. Он и раньше так делал, все подчиненные об этом знали и уважали за это – начальник и на метро мог спокойно доехать, и на электричке загородной прокатиться, хотя ничего не стоит вызвать такси. Секретарша опять умоляла его вызвать такси, говорила, что перенесет встречу, но Георгий ответил, что поедет. Нормально. Все детство прокатался в плацкартных вагонах, причем зайцем. Или на третьей багажной полке. Да и в институт часто добирался зайцем, потому что не хватало денег на билет. Электрички, любые, он знал от первого до последнего вагона. Новомодные «Ласточки» ему очень нравились – сервис, туалет, двери. Красота. Кресла удобные, зарядка для телефона – все удовольствия. Но в тот день билетов в бизнес-класс не осталось. Только в эконом. И не на удобную «Ласточку», а на чудом оставшуюся старую пригородную электричку, ту самую, запах которой он помнил с детства.

Те пригородные поезда пахли пирожками, соленьями, сервелатом и водкой. Или дешевым вином. А еще тяжелым мужским потом и такими же тяжелыми женскими духами. Запахи смешивались – давно немытые тело и волосы, усталость, груз обязанностей, пропахший всем, чем только можно, чемодан, сумка, большая, удобная и потому несколько раз зашитая на ручках. Эти электрички пахли особенно – смесью надежды и отчаяния. Жесткие ободранные сиденья, заставляющие сидеть ровно и не разваливаться. Вечная, несмываемая грязь на полу. Невозможность читать или писать, потому что вагон качает. Разве что делать вид, чтобы избавиться от назойливых разговорчивых соседей. Иногда смотреть в окно, разглядывая монотонный, незапоминающийся пейзаж. Насладиться видом не получится. Сосед, пьяный, уснет, завалится. Или бабулька уронит сумку, начнет собирать содержимое. Подремать тоже не выйдет – сумку лучше держать на коленях и покрепче, иначе вытащат кошелек, и не заметишь. Остается только сидеть, сжимая сумку, постепенно смиряясь с запахами, елозить на жестком сиденье. Эта электричка обещала будущее, в которое везла, и прошлое, в которое она же и возвращала. И так – каждый день. Маршрут вроде бы имел конечную цель, остановку, на самом же деле все двигались по кругу, без всякой надежды выскочить на полустанке, случайной остановке.