Поправка-22

Хотя на самом-то деле Йоссариан ничего не смог бы изменить в своей судьбе, даже окажись у него в руках этот мощный крупнокалиберный пулемет, — ему удалось бы только зарядить его да сделать несколько пробных очередей. От пулемета было так же мало проку, как от бомбардировочного прицела. Он, правда, мог бы отстреливаться из него от атакующих истребителей, но истребители у немцев давно перевелись, и ему даже не удалось бы повернуть пулемет внутрь самолета, чтобы приказать, под угрозой расстрела, беспомощным Доббзу и Хьюплу возвращаться на базу, как он приказал однажды Крохе Сэмпсону, пригрозив размозжить ему за ослушание башку, и как он хотел приказать Доббзу с Хьюплом, внезапно оказавшись при первом, воистину гибельном, налете на Авиньон в шестерке Эпплби и Хавермейера с Хьюплом и Доббзом за штурвалами своего ведомого самолета. Доббз и Хьюпл? Хьюпл и Доббз? Да почему он должен был вверять им свою судьбу?! И что за бешеное, оглашенное сумасшествие загнало его вверх, на двухмильную высоту, где его иллюзорно защищали от смерти фиговые листочки самолетной обшивки да два скудоумных, чокнутых чужака, якобы умеющие управлять самолетом, — безусый юнец по фамилии Хьюпл и давно потерявший голову Доббз, который однажды по-настоящему спятил, вырвал штурвал у щуплого Хьюпла и бросил машину в гибельное пике, так, что Йоссариан припечатался головой к прозрачному колпаку передней кабины, выдрав штекер переговорного устройства из пружинного гнезда на приборной доске, а когда Хьюпл все же выровнял самолет, их опять накрыл зенитный огонь, от которого они удрали до этого вверх. И потом он услышал, что еще один чужак — стрелок-радист по фамилии Снегги — замерзает до смерти в хвосте самолета. Трудно было решить, Доббз ли его убил, поскольку Йоссариан, вставив штекер в гнездо, сразу услышал, как опсихевший Доббз умоляет, чтоб кто-нибудь спас бомбардира. И сразу же подключился умирающий Снегги. «На помощь! На помощь! Мне холодно! Мне холодно!» — чуть слышно звучал в наушниках его голос. Йоссариан медленно прополз по туннелю, пробрался над бомбовым отсеком в хвост — мимо коробки с санитарной сумкой, за которой ему предстояло вернуться, чтоб умело и быстро наложить жгут, поспешно выбрав неверную рану — кровоточащую, глубокую и широкую траншею, зияющую на внешней стороне бедра, в которой шевелились, как слепые змеи, каждая на свой особый манер, несколько не разорванных осколком мышц, хотя разорванные тоже шевелились, а верней, конвульсивно и вразнобой дергались, — эта нафаршированная рваными мышцами рана, протянувшаяся в длину почти что на фут, вселила в Йоссариана сочувственный ужас, и его едва не стошнило на Снегги. А рядом со Снегги лежал без сознания хвостовой стрелок с побелевшим лицом, и Йоссариан ринулся сначала к нему.

Да, при прочих равных условиях летать с Маквотом было гораздо безопасней, однако с Маквотом ему постоянно грозила гибельная опасность, потому что Маквот слишком любил летать и волочил Йоссариана в каких-нибудь нескольких дюймах от земли, возвращаясь на бреющем полете с учебного полигона, куда их посылали, чтобы натаскать нового бомбардира из экипажа пополнения, затребованного полковником Кошкартом после пропажи Орра. Полигон был устроен на противоположном от расположения их эскадрильи берегу Пьяносы, и, возвращаясь оттуда, Маквот медленно тянул почти вплотную к склонам горного хребта, делившего остров напополам, а когда вскарабкался — именно вскарабкался! — наверх, сразу же вывел двигатели на полную мощность, накренил самолет в крутом вираже на крыло и, отдав штурвал вперед, помчался, к ужасу Йоссариана, вниз, весело покачивая крыльями и удерживая тяжелую, гулко рычащую машину в нескольких дюймах от скалистого склона, так что они дрыгались вроде обезумевшей чайки над бурыми волнами, да только вот под ними-то вместо морских волн дыбились зазубренные твердокаменные скалы. Йоссариан оцепенел. Губы нового бомбардира растянулись в застывшей, завороженной улыбке, но он ухитрялся при этом еще и радостно присвистывать — фьиу!.. фьиу!.. фьиу!.. — вызывая у Йоссариана бешеное желание размозжить кулаком его идиотскую морду, которое, однако, он все не успевал осуществить, потому что непрерывно отшатывался от несущихся ему навстречу утесов и скал или вдруг нависающих над ним ветвей, тут же ныряющих каким-то чудом под кабину. Никто не имел права подвергать его жизнь такому страшному риску!