Поправка-22

Воротник и плечи его куртки напитались ледяной влагой, а носки промокли и неприятно холодили ноги. Следующий фонарь не горел, осколки его стеклянного колпака тускло серебрились под моросящим дождем у подножия столба. Дома и безликие силуэты людей проплывали мимо Йоссариана, словно бы уносимые в никуда могучим неостановимым потоком. Вот навстречу ему вынырнул высокий монах, его лицо и даже глаза скрывал грубошерстный серый капюшон. Потом послышались хлюпающие по лужам шаги, и Йоссариан тревожно напрягся, опасаясь увидеть еще одного босого мальчишку. Но мимо него проскользнул иссиня-бледный изможденный человек со звездообразным шрамом на щеке и уродливо глянцевой впадиной на виске величиной не меньше куриного яйца. Потом прошла молодая женщина в промокших плетеных босоножках, и лицо у нее, от шеи почти до глаз, было обезображено недавно зарубцевавшимся радужно-розоватым шрамом от ожога. Йоссариана передернуло. Она уже ни у кого не вызовет любви, горестно подумал он, и ему захотелось оказаться в постели с девушкой, которая любовно взволновала бы его, утешила и усыпила. На Пьяносе его поджидала банда с дубинками. А все девушки сгинули. Оставались, правда, две графини, сноха и свекровь, но они ему теперь не подходили: он стал слишком старым для них и у него не было времени на ухаживание. Лючана сгинула – возможно, даже умерла или вот-вот умрет. Распутная и распатланная девка Аафрея тоже исчезла, выбросив предварительно из окна машины свое скабрезное кольцо, а мисс Даккит не хотела иметь с ним дела, потому что он покрыл себя позором, отказавшись летать, и в любую минуту мог вызвать скандал. Единственной девушкой, с которой ему, быть может, светило сегодня переспать, была бесцветная служанка из офицерской квартиры, на которую никто ни разу не польстился. Звали ее Микаэла, но офицеры-отпускники вечно присваивали ей ласковыми голосами похабные клички, а она, не зная английского, думала, что с ней заигрывают, и по-детски радостно хихикала. Все их дикие выходки вызывали у нее очарованное восхищение. Она была счастливой работящей простушкой, которая с трудом выводила при надобности свою фамилию и не умела читать. Волосы у нее напоминали подмокшую солому, глаза близоруко щурились, а тускло-шершавая кожа начисто убивала желание с ней переспать, но в тот день, когда Йоссариан мотался по Риму, надеясь найти младшую сестру Нетлиевой шлюхи, Аафрей изнасиловал ее, продержал до позднего вечера в стенном шкафу – ему пришлось чуть ли не два часа зажимать ей рот – и выпустил, только когда сирены возвестили комендантский час, так что она уже не могла выйти на улицу.

Выпустил и выбросил в окно. Ее труп еще лежал на тротуаре, когда Йоссариан подошел к офицерской квартире и вежливо протолкался сквозь толпу соседей по дому, которые сгрудились вокруг Микаэлы с тусклыми фонарями и угрюмо отшатывались от Йоссариана, ядовито показывая на окно вверху, и приглушенно, осуждающе, но так, чтобы он не услышал, толковали между собой о случившемся. Йоссариан в ужасе посмотрел на окровавленное, с перебитыми костями тело и, ощущая тревожную жалость, поднялся наверх, где его встретил беспокойно слоняющийся по квартире Аафрей. Он, как всегда, самодовольно ухмылялся, но на этот раз ухмылка у него была кривоватая, а пальцы, когда он возился с трубкой, слегка дрожали, хотя ничего особенного, по его утверждению, не случилось и волноваться не стоило.

– Я ее только разик, – объяснил он Йоссариану.

– Да ведь ты убил ее, Аафрей! – оторопело вскричал Йоссариан. – Ты убил ее!

– А что мне, по-твоему, оставалось делать? – с чванливой снисходительностью спросил Йоссариана Аафрей. – Не мог же я позволить ей трепаться про всякие насилия в офицерской квартире нашего полка!

– Так на кой ты и вообще-то к ней прикасался? – возмутился Йоссариан. – Мало тебе, подлому выродку, продажных девок? Улицы ломятся от проституток!

– Ну нет, мне проститутки, знаешь ли, не подходят, – высокомерно сказал Аафрей. – Я никогда в жизни за это не платил!

– Ты обезумел, Аафрей! – почти лишившись дара речи, пробормотал Йоссариан. – Ты же убил ее! Тебя посадят в тюрьму!

– Ну нет, – силясь усмехнуться, запротестовал Аафрей. – Мне это, знаешь ли, не подходит. Да и кто захочет сажать меня в тюрьму? Нет-нет, старого доброго Аафрея не станут сажать из-за какой-то вшивой итальянки.

– Но ведь ты выбросил ее в окно! Она лежит на улице мертвая!

– Не может она там лежать. Ей запрещается после комендантского часа ошиваться на улице.

– Ну, кретин! Неужели тебе непонятно, что ты натворил? – Йоссариану хотелось ухватить его за жирные, мягкие, словно плоть у гусеницы, плечи и как следует встряхнуть, чтобы он наконец понял. – Ты убил человека! И тебя обязательно посадят в тюрьму! А может, и повесят.