Попугаи с площади Ареццо

Когда они стрекочут на французском, они адресуются исключительно к людям или болтают между собой? А может, они за нами подсматривают, а потом выдают наши тайны, критикуют наши поступки, как настоящие бульварные сплетники, дурные языки, брызжущие ядовитой слюной…

Чем чаще приходишь на площадь Ареццо, тем больше убеждаешься, что с ней связана какая-то тайна. Само название этой площади уже необычно: ее назвали в честь бенедиктинского монаха Гвидо из Ареццо, который придумал систему нотной записи, чтобы покончить с неоднозначностью изустной передачи музыкальных произведений. «Исполняющий то, чего не понимает, просто глуп», — говорил он. Гвидо из Ареццо положил конец попугайству в музыке. Просто повторять — недостаточно, нужно покончить с имитацией и научиться анализировать, фиксировать, записывать. На рубеже первого тысячелетия нашей эры он дал нотам названия: ут, ре, ми, фа, соль, ля…[4]

По какой иронии судьбы попугаи решили обосноваться именно на площади его имени?

В ту ночь людей здесь было не меньше, чем пернатых. Атмосфера накалилась до предела. Все чувствовали: что-то должно произойти.

«Но вот что? — выкрикивал серый габонский попугайчик. — Но вот что?»

1

Едва услышав крики, Диана догадалась, что это не шутка. Вокруг нее, за деревьями и лужайками, шумел город, мерцая тем переливчатым гулом, который его обитатели принимают за тишину. Однако из темного парка неслись крики о помощи.

В темноте было ничего не разглядеть, бегать в сапогах с высокими каблуками оказалось неудобно, и сама поляна вовсю ей мешала: под ноги подворачивались пни, кочки и коряги, но она все-таки добежала до места, откуда доносились крики.

Под каштанами она увидела три темные тени, сгрудившиеся над распростертой на земле девушкой. Жертва отбивалась изо всех сил, что еще больше распаляло мужчин, захмелевших от ударов и ловивших свой звериный кайф. Один удерживал ее голову, пытаясь заткнуть ей рот рукой, а она вырывалась как могла. Это была схватка. В воздухе повис аромат крови и секса. Диана быстро оценила, что опасность нешуточная. Если уж начали так, то, скорее всего, пойдут на все. Насильники явно не собирались отступаться, и схватка могла закончиться смертью.

Не раздумывая, она бросилась к ним. Только тот, что держал голову, успел заметить, как она подбежала, но и он не успел ничего предпринять, а Диана уже изо всех сил пнула двух других по затылку. Они отлетели в сторону, ошарашенные, корчась от боли: Диана еще поддала им, метя в интимные места. Они взвыли и со стонами покатились по траве.

Девушка тем временем укусила третьего, он заорал, отдергивая руку, и Диана как раз успела заехать ему ногой в нос.

Трое мужиков, валявшиеся на земле, удивленные, что на них напала женщина, собрались наброситься на нее разом, чтоб отстоять свои мужские амбиции.

С бульвара за парком донесся вой сирены. Не успев опомниться, они вскочили и дали стрекача.

Их топот смолк в темноте.

Сирена пронеслась мимо.

Сердце Дианы колотилось. Ей хотелось еще драться, еще кого-нибудь треснуть.

Она была возбуждена и жаждала крови, но ее отвлек стон. Жертва просила о помощи.

Диана нагнулась и увидела совсем юную девушку, Альбану: ноги в синяках, губы в крови, она задыхалась и плакала, прикрывая одной рукой лобок, а другой — пряча лицо.

Диана сообразила, что не стоит вести ее к матери в таком виде.

Несмотря на то что площадь Ареццо запрудили автомобили приглашенных на прием к Бидерманам, ей удалось запарковаться на улице Мольера, незаметно провести Альбану, закутанную в плед, через площадь, и они поднялись к Диане. Жан-Ноэль не мог им помешать, потому что уехал в командировку в Штутгарт.

В квартире она помогла девушке привести себя в порядок.

Альбана стояла под теплым душем и не могла пошевелиться, она была раздавлена, хотя вроде как и чувствовала облегчение, словно вода могла отмыть ее от того, что только что случилось, будто бы струи смывали с ее кожи воспоминание о насильниках и мытье могло вернуть ей потерянную чистоту. Во влажной атмосфере ванной можно было и поплакать.

За дверью тревожилась Диана. Девушка закрылась изнутри — что было нормально, но Диана боялась, как бы она чего-то с собой не сделала. Диана убрала из ванной все режущие предметы — бритву, ножницы, — но знала, что от безнадежности человек иногда становится очень изобретательным.

Ее подбодрило, что она все время слышала всхлипывания Альбаны: это доказывало, что та жива.

Через час девушка закрыла воду.

— Ты как, получше? Выпьешь чего-нибудь горячего? — спросила Диана.

До нее донеслось слабенькое «да».

Появилась Альбана в каком-то из ее халатов, волосы замотаны махровым полотенцем. Полотенце на волосах приободрило Диану: если девушка заботится, чтобы они хорошо выглядели, значит в мир иной она пока не собирается.

Они сели на кухне, и Диана приготовила грог, влив туда изрядную порцию рома.

Альбана рассказала, что произошло. Ей было трудно говорить. Несколько раз она прерывала свой рассказ и впадала в оцепенение, или ее захлестывал гнев. К тому же девушку мучила нервная икота.