Попугаи с площади Ареццо

Вернувшийся около полудня из Штутгарта Жан-Ноэль застал ее у телевизора. Она показала ему пальцем на блюдо с холодным мясом, которое для него приготовила, и снова обратилась в слух. Ему удалось перекинуться с ней от силы несколькими словами, и то только по поводу этого происшествия.

— Бедная женщина! — воскликнула Диана.

— Ну да, конечно, он заставил ее сделать себе минет, она скоро придет в себя, не нужно преувеличивать, — пробурчал Жан-Ноэль.

— Я говорю о Розе.

— О Розе?

— О Розе Бидерман, жене этого мерзавца. Вот ей сейчас хуже всех.

— Почему?

— Теперь она узнала о его изменах. Ей на голову свалилось все, чего она столько лет не хотела знать. Сегодня утром все разговорились на эту тему, подробности его сексуальных подвигов сыплются как из рога изобилия. Журналисты сделали стойку и уже нашли кучу свидетелей.

— Диана, скажи, неужели тебя это шокирует?

— Что?

— Ну эта его компульсивная сексуальность…

— Тебе этого не понять, — прошептала она и увеличила звук.

В то утро Диана проснулась, послушала пересвистывание и чириканье попугайчиков на площади и решила, что пришло время вмешаться. Сегодня она сделает то, чего не могла сделать уже несколько лет.

Она привела себя в порядок, причесалась и накрасилась, будто собиралась на важный прием, и набрала номер, который узнала много лет назад.

Бесцветный голос произнес:

— Кабинет Захария Бидермана, у телефона мадам Сингер.

— Я хотела бы встретиться с Розой Бидерман.

После минутного и очень недовольного молчания голос ответил:

— Кто вы и по какому вопросу?

— Меня зовут Диана Фанон.

— Вы знакомы с мадам Бидерман?

— Нет.

— По какому вопросу?

— Мне надо рассказать ей одну важную вещь.

Ответ секретарши больше напоминал возмущенное рычание:

— Послушайте, мадам, важных рассказов разных женщин у нас тут и так хватает. Любовницы, случайные спутницы, бывшие подружки, изнасилованные, а также дамочки, которые и сами бы не прочь с ним переспать, только не успели, звонят как настеганные. Имейте совесть! Ваши рассказы совершенно не интересуют мадам Бидерман, и я не понимаю, как у вас духу хватает к ней с этим соваться! Надо же уважать человеческое горе, милочка.

— Вот я и уважаю. Я люблю Розу.

— Что? Вы только что мне сказали, что не знакомы с ней.

— Послушайте, я не собираюсь говорить с ней о Захарии Бидермане, мне нужно обсудить с ней совсем другой вопрос.

— Какой же?

Диана колебалась. Решится ли она произнести те слова, которых долгие годы избегала? И она обошлась хитрой уловкой:

— Скажите ей, что я хочу поговорить с ней о… Зузу.

— Зузу?

— Да, Зузу. Просто передайте ей это.

— Я не понимаю.

— Ничего, она поймет.

Диана продиктовала свой номер телефона и повесила трубку.

Сердце у нее билось с такой силой, что, казалось, вот-вот выскочит. У нее было ощущение, что она только что совершила самый рискованный и неприличный поступок за всю свою жизнь. Она не решалась никуда выйти и наматывала круги вокруг телефона, карауля ответный звонок.

К счастью для ее нервов, его не пришлось ждать долго. Через несколько минут мадам Сингер назначила ей время — пять часов вечера.

Диана степенно прошла к входной двери особняка, не обращая внимания на фотографов и журналистов, запрудивших тротуары, — она опустила голову и не обращала внимания на их вопросы, сосредоточившись на цели своего визита.

Она назвала свое имя, и метрдотель пригласил ее проскользнуть внутрь, не давая фотографам просунуть камеры и сделать какие-то нескромные снимки, а потом отвел ее на второй этаж, где ее ждала Роза Бидерман. Она приняла Диану в комнате, украшенной пионами, и держалась по-королевски. Великолепно причесанная и тщательно накрашенная, Роза была одета в светлый костюм, на губах сияла улыбка, а голос звучал звонко и жизнерадостно — она как будто всем своим видом и поведением отрицала трагедию, которая на нее свалилась.

Диана приняла предложение Розы сесть и выпить чашечку чая с миндальным печеньем, обменялась с ней несколькими фразами о том, какая нынче прекрасная погода, а потом вся подобралась и отчетливо произнесла:

— Вам что-нибудь говорит имя Зузу?

Роза вздрогнула, но ответила Диане с улыбкой:

— Да. Так звали моего отца. Ну вообще-то это было его прозвище. Только для домашних. Так его звали только мы с матерью.

— И у моего отца было такое прозвище. Только для домашних. И так его звали только мы с матерью.

Повисла пауза. Роза хотела убедиться, что она ее правильно поняла, или, скорее, убедиться, что это какое-то недоразумение.

— У моего отца, — продолжала Роза, — Зузу было уменьшительное от Самюель. Странно, да?

— Действительно странно. И у моего тоже.

Снова воцарилось молчание. Роза растерялась:

— Как звали вашего отца?

— Самюель ван Экарт, так же как и вашего.

Роза явно теряла почву под ногами.

Диана вытащила из сумочки фотографию и протянула ей:

— Вот единственный его снимок, который у меня есть, — он тут снят с моей мамой. Они быстро расстались. Я же видела его всего два или три раза, потому что он не признал отцовство. Иногда он посылал нам деньги или подарки или жаловал нас коротеньким визитом, чтобы успокоить совесть. И мне не разрешалось называть его «папой».