Популярная история евреев

В итоге революционный социализм, к которому Маркс пришел в конце 1840-х годов, является расширенной и видоизмененной формой его раннего антисемитизма. В своем зрелом виде его теория оказалась предрассудком, причем опаснейшим – верой в заговор злых сил. Но если первоначально она основывалась на самой старой теории заговора – антисемитизме, то в конце 40-х – начале 50-х годов она была не то чтобы отброшена, а скорее расширена, дабы объять теорию всемирного заговора, организованного всем классом буржуазии. Маркс продолжал придерживаться первоначального предрассудка, что извлечение прибыли из торговли и финансов есть, по существу, паразитическая и антиобщественная деятельность, но теперь он базировался не на расовой и религиозной основе, а на классовой. Это расширение, разумеется, не повысило ценности этой теории. Оно делает ее более опасной, если претворять ее в жизнь, поскольку тем самым расширяется масштаб ее приложения и увеличивается число тех, кто считается заговорщиками, а потому попадает в разряд жертв. Маркса уже больше не волновала охота на ведьм еврейских – речь шла о ведьмах вообще. Теория оставалась иррациональной, но приобрела более изощренное обличье, что делало ее весьма привлекательной для образованных интеллектуалов. Перелицовывая высказывание Бабеля, если антисемитизм есть социализм дураков, то социализм стал антисемитизмом интеллектуалов. Интеллектуал вроде Ленина, который ясно осознавал иррациональность русского антисемитского погрома и постыдился бы его организовывать, тем не менее, полностью принимал его дух, коль скоро цель его была расширена до размеров всего класса капиталистов, и продолжал проводить погромы бесконечно большего масштаба, убивая сотни тысяч не по принципу личной вины, а просто за принадлежность к осужденной группе.

После того как Маркс привел свой антисемитизм к более общей форме в виде теории капитала, его интерес к евреям отошел на второй план. Правда, время от времени, как на палимпсесте, он проступает на страницах «Капитала». Например, так: «Капиталист знает, что за всеми товарами, как бы жалко они ни выглядели и как плохо бы ни пахли, маячат на самом деле деньги и стоят обрезанные евреи». Еще более важным было сохранение агрессивного эмоционального тона, так характерного для антисемитизма. На смену типичному еврею пришел типичный капиталист, но основные карикатурные черты при этом сохранились. Посмотрите, например, как Маркс описывает это капиталистическое чудовище: «Только тогда, когда капиталист становится олицетворенным капиталом, он обретает историческую ценность… Фанатически выколачивая прибавочную стоимость, он неустанно заставляет человеческие существа заниматься производством ради производства… он разделяет со скрягой страсть к богатству ради богатства. Но то, что у скряги приобрело характер мании, у капиталиста становится социальным механизмом, в котором сам он – приводное колесо… его действия – просто функция капитала, который оснащен волей и сознанием, позволяющим ему расценивать собственное потребление как ущерб, наносимый процессу накопления».

Могла ли когда-нибудь существовать столь примитивная карикатура на человека? Впрочем, а существовал ли в реальной жизни типичный для антисемитов портрет еврея? На то, что Маркс, захлестнутый эмоциями, путал еврея с капиталистом, указывает сноска, которой он снабжает приведенную выше цитату. Там он ведет речь о ростовщике, называя его «старомодным, но постоянно возобновляемым видом капиталиста». Маркс знал, что в глазах большинства его читателей ростовщик – тот же еврей; как говорил Туссенель, слова «ростовщик» и «еврей» взаимозаменяемы. Большая часть сноски цитирует яростную полемику Лютера, направленную против ростовщика, которую мы уже воспроизводили выше. Тот факт, что Маркс цитирует писателяантисемита и его зверский призыв к убийству в работе, претендующей на научный характер, говорит как о собственной склонности Маркса к насилию, так и об эмоциональной иррациональности выражения этого – сначала в виде антисемитизма, а затем – экономической теории.