Популярная история КПСС. 1898 – 1991 годы. От расцвета до запрета

Последнее публичное выступление Ленина состоялось 20 ноября 1922 года в Большом театре — на пленуме Моссовета. Американский корреспондент, уроженец Прибалтийского края, Григорий Попов в газетной статье описал это событие: «Огромный, красный, бархатный с позолотой зал Большого театра был переполнен. Все меры предосторожности были приняты. На площади гарцевали конные чекисты и с руганью отгоняли слишком любопытного пролетария… Нас, журналистов, повели через подвал, где буквально через каждые два шага торчал красноармеец с винтовкой. Так и царя не охраняли. На сцене, переполненной людьми, за длинным, покрытым красной скатертью столом поместился президиум. Председательствовал Каменев. “Сливки” Кремля все были налицо. Тут и Калинин, и Радек, и Стеклов, и Луначарский, и Крыленко и пр., и пр. Каменев открывает заседание, принимающее сразу театральный характер. Все напряженно ждут появления Ленина. Каменев же спокойно ставит на голосование вопрос о порядке выборов нового Центрального Комитета. Нетерпение растет. Утешаются тем, что это-де одна формальность и что вот-вот заговорит Ленин. Но нет. Из задних рядов кто-то “желал бы получить разъяснение, как будут участвовать в выборах безработные”. Оратор вносит предложение ввести в программу соответствующий параграф. Часть публики высказывается “за”, большинство же совершенно равнодушно ко всяким выборам, да и к безработным всего света. Как бы только поскорее увидеть и услышать Ленина, “великого” Ильича. Но Каменев возвышает голос и быстро справляется с шумом. Он просто-напросто заявляет: “Способ выборов всесторонне разработан компетентными членами Совета. Кто «за» — пусть поднимет руку”. И все поднимают руки… После столь благополучного разрешения этого вопроса, раздались голоса: “Ленин! Ленин!” Ко всеобщему разочарованию Ленин все еще не выступает. На эстраде какой-то товарищ Дорофеев. Он приступает к докладу “О результатах годичной деятельности Московского Совета в области общественного призрения”. Повеяло скукой… Товарищ Дорофеев говорит о московском трамвае, о банях, где ежедневно могут париться сто тысяч россиян, о водопроводе, который, мол, ныне на столько и столько-то больше ведер может доставить, об освещении и мостовых — однообразно, невыносимо скучно, монотонно. Говорит, говорит — битых два часа говорит. Толпа дошла до белого каления. Но Каменев поглаживает бороду, он доволен: блестящий успех постановки. И вот только теперь он медленно поднимается с места и торжественно возглашает: “Слово за товарищем Лениным”. Все присутствующие на сцене поднимаются с мест, и посередине образуется проход, настоящий коридор из человеческих фигур, уходящий вглубь, до кулисы. В этот темный проход, откуда сейчас должен появиться Ленин, направлены глаза всей аудитории — шести тысяч человек. Все члены Совета и “привилегированные” коммунисты на сцене, все в зрительном зале, еще не увидев Ленина, уже начинают кричать и аплодировать. Все дипломаты и журналисты в ложах, даже все музыканты в оркестре, сыгравшие при последних словах Каменева “Интернационал”, тоже поднимаются с мест и впиваются глазами в ту темную точку, откуда должен появиться Ленин. Тягучи тянутся секунды. Все боятся пропустить знаменательный момент. В жизни своей не доводилось мне переживать что-либо подобное. Минуты три толпа рукоплещет, вопит и упорно не сводит глаз с заветной точки. Многими овладевает беспокойство: уж не случилось ли чего?.. Но вот быстрыми шагами, почти бегом входит Владимир Ильич Ленин, российский “крестьянский и рабочий царь”. Толпа, состоящая, конечно, из одних коммунистов, гудит, рукоплещет своему идолу. А он не удостаивает ее взгляда. Он пожимает направо и налево руки членам Советов, что-то говорит… Но вот он подошел к рампе, прислонился к столу и уставился потупленным взглядом в потолок. Наконец посмотрел он и на собравшихся в зрительном зале и усмехнулся. Полу русский, полу татарский череп, какой повсюду в России встречается тысячами. Небольшие, с огоньком, слегка косые глаза. Черты лица суровые, угловатые. Самое характерное — широкий лоб, уходящий в лысину. Лоб как бы подавил все остальные черты лица. Ничего сентиментального. Так стоял он перед нами в простом, наглухо застегнутом френче. Безыскусственно прост. Люди этой категории не тщеславны. Им, может быть, доступно лишь единственное — наслаждение властью. Одно мановение руки, и всё замолкло. Можно было бы услышать падение булавки. Ленин начал говорить… У Ленина особые ораторские приемы. Он обращается с речью к тысячам, как если бы они вели о чем-нибудь дискуссию у себя дома, в тесной комнате с двумя-тремя студентами-сверстниками. Он пересыпает речь остротами, говорит оживленно, с сарказмом. Мысли бегут одна за другой. Выражение лица меняется непрерывно. Вот он глядит с суровой серьезностью, вот прищурил левый глаз, вот хитро подмигнул. Он принадлежит к породе тех истинно народных ораторов, каких встретить можно разве только в Лондоне, на митинге в Гайд-парке. Такого сорта ораторов в старой России было немного… Ленин, этот интернационалист, ведет речь совершенно в русском духе. Он часто пускает в оборот крепкие русские словечки. И он умеет затронуть национальную струнку. Он хорошо знает национальную душу, этот коммунистический космополит. “Владивосток снова нашинский!” — радостно провозглашает он, и вызывает бурю восторгов. Он ведет за собой толпу так, что она этого не замечает. Он — человек фактов, питает огромное доверие к устойчивости “пролетарского” государства, им созданного. И поэтому-то он говорит так, что каждый чувствует: этот знает, чего хочет. Во всей его фигуре есть что-то, напоминающее хищного зверя. Он говорит, как школьный учитель с кучкой ребят. Каждое слово — поучение; если нужно, то и нравоучение. Он насильственно вколачивает в головы “сознательных масс” свои идеи. Но сильнее всего он приковывает к себе слушателя, когда почти с пророческим подъемом касается великих мировых проблем и их взаимоотношений… Так говорит этот человек, без которого русская революция — да, наверное, и большая часть всеобщей истории — пошла бы совершенно другими путями».