Популярно о популярной литературе. Гастон Леру и массовое чтение во Франции в период «прекрасной эпохи»

Следует иметь в виду, что во французской культуре нередко наблюдались всплески негативистского отношения к жанру романа как таковому, якобы направленному исключительно на растление читателя. Эта установка ясно заявляла о себе и в XVII, и в XVIII веке. К концу XIX столетия, казалось бы, роман уже полностью узаконен и сделался одним из важнейших жанров литературы (в следующем столетии его приоритет окажется безоговорочным). И всё-таки угроза для нравов, якобы исходившая от этого жанра, для многих оставалась вполне реальной, о чем свидетельствует следующий пассаж из одного из номеров еженедельника «Журналь де ла смен» (Le Journal de la semaine) за 1889 год:

Романы! Да ведь именно они и развращают общество. Они являют собой источник всевозможных пороков, всевозможных несчастий. Они-то и породили революции. На романах воспитывается презрение к религии. Именно романы возбудили в наших современниках непомерные амбиции. Мы видим там королей, которые выходят замуж за пастушек, приказчиков, которые прыгают в постель к маркизам и баронессам – в общем, сплошной кошмар! Одним словом, всё летит в тартарары, и мы уже ныне не уверены, что нам удастся сохранить завтра то скромное добро, коим наделил нас Господь. Вот если бы романы писались для того, чтобы воспитать в нас смирение, самоотверженность, бессребреничество!

Конечно, особенно тлетворным казалось воздействие романов с криминальными сюжетами. Как иронично писал в 1887 году журнал «Ле Монд ил-люстре» (Le Monde illustré), «всякий раз, как в комнате убийцы находят фрагмент газеты с романом-фельетоном, даже если он попросту использовал эту газету, чтобы завернуть в нее пару ботинок, – делается вывод, что убийство было совершено под влиянием Понсона дю Террайля, Ксавье де Монтепена, Габорио или еще кого-то». Скорее всего, здесь имеется в виду знаменитый серийный убийца Жан-Батист Тропман (он был гильотинирован в 1870 году), в комнате которого был найден один из романов упомянутого Понсона.

Начиная с «Парижских тайн» во Франции существовала достаточно обширная категория читателей популярных романов, которые так глубоко погружались в описываемые события, что слезно умоляли авторов не расправляться со своими персонажами. Как-то раз не слишком известный писатель Поль Дюплесси встретил своего приятеля, скульптора и гравера Эме Милле. Тот в большом волнении спросил Дюплесси, как сложится дальнейшая судьба попавшей в переделку героини его очередного романа. «Она погибнет от удара кинжалом», – сурово отрезал Дюплесси. «Какой ужас! – вскричал его собеседник, – я поспорил с отцом на целых десять луидоров, что баронесса вырвется из западни». Дюплесси взглянул на часы: «Еще только десять утра. Есть время спасти баронессу. Немедленно сажусь в фиакр и лечу в типографию». А когда Милле рассыпался в благодарностях, писатель заметил: «Чего только не сделаешь ради друга!».

Писатели-фельетонисты в глазах тогдашнего культурного истэблишмента были принижены, их соревнование с представителями «настоящей литературы» заранее было обречено на неуспех. Хотя отдельные попытки сближения и предпринимались. Например, автор мемуаров и солидных исторических сочинений, литературоведческих монографий о Мольере и Петрюсе Бореле, избранный в 1886 году во Французскую академию Жюль Кларети (1840–1913), осознанно стремился утвердить себя в роли респектабельного поставщика массовой словесности и одновременно снискать расположение со стороны интеллектуальной элиты. Не подлежит сомнению также его стремление заручиться поддержкой респектабельных критиков. Между тем, невзирая на все эти усилия, Кларети продолжал восприниматься социумом скорее как журналист.