Попутчики. Астрахань – чёрная икра. С кошёлочкой

Бежит Иван Андреевич, дородный, сановный, по сходням, как мальчик. «Плюс» совсем недалеко от флагмана находится в качестве обслуживающего судна. Вижу лицо Ивана Андреевича, гуттаперчевое, как у Крестовникова.

– Глазков, а где твоя секретарша?

– В Астрахань отправил, Фёдор Максимович. Срочное дело.

– Ревнуешь… Гы-гы… А-ха-ха…

И Иван Андреевич:

– Ха-ха-хи…

Голос у него изменился, согласно субординации. Измельчал голос. Тенорок. А может, действительно отправил Томочку, потому что ревнует? Может, не во всём Томочка и врала. Может, искренне она ко мне в столицу рвалась, но словесно оформить не сумела. Может, даже и Томочке неприятно, когда её высокопоставленная пьянь лапает. Кстати, о Клопове, из-за которого она в опале. Томочка мне рассказала, будто он месяца два назад хотел её в пьяном виде на островке изнасиловать. На грудях синяки оставил и на попке. Даже в суд подать собиралась, но Иван Андреевич отговорил. Я представил себе, как бы Томочку били в отделении милиции, а может быть, даже там изнасиловали бы, если бы она попыталась клеветать публично на заведующего организационно-партийной работой Горьковского обкома товарища А.Клопова с одной парой усиков.

Мне рассказывала одна моя знакомая, какие у неё были неприятности по обвинению гораздо более невинному, а именно: в краже бриллиантов у вдовы известного писателя, чьим именем названа в центре Москвы улица. Бриллианты эти, кстати, известный писатель, чьим именем названа в центре Москвы улица, в войну выменял у людей голодных на куски хлеба и каши, на объедки со своего привилегированного пайка. Это так, к слову. И вот, по обвинению в краже бриллиантов эту знакомую в центре Москвы, недалеко от вышеназванной улицы, на втором этаже милиции ночью наедине оставили с двумя пьяными следователями. А за клевету на партию Томочка вообще могла бы где-нибудь в астраханской тюрьме до смерти рыбьей костью подавиться со следами кровоподтёков на бёдрах и груди. Так что Иван Андреевич, зная нравы своей стаи, её вовремя остановил.

– Я вещь, – говорила мне Томочка, используя заученный текст Ларисы Огудаловой из пьесы «Бесприданница», – я вещь, а не человек… Я ещё только хочу полюбить вас. Меня манит скромная семейная жизнь, она мне кажется каким-то раем. Вы видите, я стою на распутье, поддержите меня, мне нужно одобрение, сочувствие…

И так далее по тексту. Я его из любопытства просмотрел, это место, ибо, как говорил уже, томик волжских пьес Островского взял с собой. Почти без ошибок произнесла, но ужасно с надрывом, с цыганщиной. По системе Станиславского верить ей, конечно, не стоит. Вот я и решил: «Не верю». Не веришь, а вот тебе за это гамлетовский слоёный пирожок. Разговор наш после неверия пошёл грязный, потом Томочка мне жизнь спасла, из Волги вытащила весьма оскорбительно. А потом, к счастью, выяснилось, меня обокрала. Какой уж тут Станиславский с его технологией чувств. И чем более я так думал, тем более мой разговор с Томочкой – не весь, конечно, но кусками – казался мне заслуживающим внимания.

Томочка рассказала мне и о своей первой любви, и о своём первом мужчине. Я его, кстати, знаю, хоть не накоротко. Это довольно талантливый актёр весьма приличного, хоть и не перворядного московского театра. Я знал даже, что он чем-то запятнан и потому ему не дают хода, удерживают в скромном звании заслуженного артиста и не допускают в кино и на телевидение.

– Я с Николаем жила вместе, – рассказала Томочка, – то есть вместе в общежитии театрального института. Но, не скрою, мы жили вместе. Было голодно, помощи никакой ни мне, ни ему, и он начал воровать. В студенческих общежитиях ведь часто воруют, но на него никто подумать не мог: талант, комсомольский активист. Однако в конце концов поймали. Выгнали. Я с ним ушла. Работали в провинции.

Передаю то, что запомнил. История пошлая и трагичная. Такое странное сочетание. Можно оперу написать «Николай и Тамара». Талантливый Николай – назад, в Москву, бездарная Томочка в конце концов, после тропок-дорожек, через Сочи, куда она, очевидно, ехала отдохнуть и поработать, через рабочее знакомство с Иваном Андреевичем – сюда. Секретарь председателя Астраханского облпотребсоюза и знаменитая кокотка Астраханского государственного заповедника у впадения Волги в Каспий. Высокопоставленный гость коньяк выпьет, жирного поест и женщину хочет.

Я слышу обрывок разговора с борта флагмана: «А если она нагнётся и снимет трусы, то жопа её становится вдвое больше».

О ком это? О Томочке или о другой наложнице-секретарше? Не знаю, не слышу конца. Всё заглушает орудийный грохот смеха.