Попутчики. Астрахань – чёрная икра. С кошёлочкой

Ваяние или скульптура – особый вид искусства, для которого главным сюжетом служит человеческая фигура. Мир животных и растений занимает в нём второстепенное место. Но, как бы ни рассматривать фигуру Ивана Андреевича – в полный рост в виде скульптуры или голову и часть груди в виде бюста, – ясно, что изваять по подобному образцу не то что Венеру, но даже средней руки провинциалочку невозможно. Да и материал уценённый. Не слоновая кость, а столовая кость, то есть бычье ребро по двадцать шесть копеек за килограмм.

Связь даже и не половая, а чисто приятельская с молодой некрасивой женщиной для меня мучительна. Всё время как бы стараешься не замечать её кривых ног, её болезненной кожи, бретелек её немодного лифчика из-под платья. Закон природы: красотки стараются быть красивей, вертятся перед зеркалом, а дурнушки, особенно в России, одеждой и причёской ещё более ухудшают свой вид. Впрочем, косметика делает их, по-моему, хуже. Бедные девушки, жертвы безжалостной генетики, продукт неудачного полового отбора.

Думаю, что всякий родитель испытывает чувство вины перед своим некрасивым ребёнком, особенно женского пола и особенно когда дочерью достигнут возраст цветения. Мне кажется, в борьбе двух женских партий при дворе Ивана Андреевича фаворитка использовала своё развратное очарование, а дочка – это чувство родительской вины. И этот аборт от Лемперта, о котором, злобствуя против соперницы, рассказала мне на топком островке Томочка, это желание иметь близкое существо, которое подменило бы женское счастье, оно, понятно, подтверждает мою гипотезу. Томочка говорила, что Светлана отказалась подчиняться отцу и даже хотела бежать из дому, чтоб рожать маленького Лемперта у няньки в селе. Но не могла оставить умирающую мать, требованию которой всё-таки подчинилась.

Всё это Томочка рассказала с тем удовольствием, которое всегда испытывает развратная горничная, когда барыне плохо. А теперь мне предстоит возиться с непутёвой хозяйской дочкой, устраивать её в столичный институт. Такова плата за моё пребывание здесь, плата, мне заранее, кстати, ещё перед поездкой, объявленная Мариной Сергеевной. И я эту плату, кстати, принял и теперь вызван для расчёта.

Я поднимаюсь на пустую палубу по верёвочной лестнице, опущенной в воду. Тихо. Флагман словно вымер. Шаги мои гулки, как в больничном коридоре. Вхожу в устланный коврами салон, где я обедал в шумной компании. Никого. Стол чисто прибран, укрыт скатертью. Заглядываю в приоткрытую дверь и вижу следующую картину. Иван Андреевич лежит ничком. Лица не видно, но сама поза, положение рук, плеч, бледность ушей говорят о том, что человек болен и страдает. Но самое главное, что укрыт он одеялом лишь сверху до поясницы, а задние пухлые полушария его обнажены и сидящая рядом старушка в сельском платочке, видно, та самая нянька, умелым движением знахарки берёт сухими ручками ложкой икру из банки, кладёт на марлю и с помощью марли заталкивает эту икру Ивану Андреевичу в задний проход. Операция, судя по всему, не очень приятная, потому что Иван Андреевич дёргается, вздрагивает и старушка говорит то, что говорила бы любая старушка-знахарка на её месте:

– Потерпи, милый, потерпи.

Значит, и такое применение для чёрной икры возможно. Кстати, позднее, за чаем с арбузным вареньем, эта нянечка, прожившая в семье Ивана Андреевича тридцать лет с лишком, по моей, может быть, слишком смелой просьбе сообщила астраханский способ лечения геморроя. Главным образом старокупеческий, чиновный, поскольку рыбаки да бурлаки из-за мускульной своей деятельности геморроем редко страдали. Да и не у каждого даже при прошлом рыбном обилии была возможность чёрную икру в задний проход совать.

– Парить над ведром надо, – говорила нянечка-старушка, – а потом прокипячённым жидким вазелином внутри марлицей помазать. Выбросить и новую марлицу с вазелином оставить внутри. Можно часа на два, а можно на всю ночь. Выбросить и крепким заваром чёрного чая обмыть. Сверху икру.

Вот такой способ. Медицина относится к нему, наверно, скептически, как ко всякому знахарству, но сам Иван Андреевич, по крайней мере ныне, ему доверяет.

– Поскольку, – сказал мне лично Иван Андреевич, когда я обедал с ним в совершенно иной, полусемейной, обстановке, – поскольку ни в бассейной поликлинике, то есть Волжского речного бассейна, ни в поликлинике портовой, то есть Астраханского речного порта, мне помочь не смогли. А этот народный способ меня к жизни возвращает. Уже б давно операцию пришлось делать, а лишний раз ложиться под нож не хочется.

Рассказывал Иван Андреевич как обычный больной, которому полегчало, – голосом тихим, умиротворённым. Я подумал: может, Иван Андреевич сам по себе и не плохой человек. Всё зависит от того, кто вокруг. Может, это холопы лепят начальника по своему образу и подобию, а не наоборот. И жизнь начальника не арбузное варенье. Начальство сверху давит, соперники стул грызут, жена умерла, взрослая дочь на шее.