Попутчики. Астрахань – чёрная икра. С кошёлочкой

К тому ж постоянные материальные затруднения, которые портят нервы. Некоторые артисты, особенно которые молодые, ходят на сторону, подрабатывают. Но и такую работу без знакомства не получишь. У меня, например, появился на товарной станции знакомый диспетчер, и я с одним молодым актёром ходил к девяти утра загружать и разгружать контейнеры. Багаж людей, которые уезжают или приезжают. Это надо из квартиры всё выгрузить и погрузить в контейнер, или наоборот. Работа нелёгкая, особенно в мои годы и при моей хромоте. Но платят немалые деньги, правда, как когда и как кто. Бывает, заработаешь пять, десять или даже пятнадцать рублей. Я эти деньги жене своей отдаю, Светлане, и партнёр мой своей жене отдаёт, хоть пьяница. Говорит: если деньги так трудно заработали, то и пропивать жалко. А иногда удаётся подрабатывать на ремонте домов и сараев. И такая актёрская жизнь в провинции повсеместно.

Вот с полгода назад приезжала к нам в театр Лёля Романова. Иду по коридору, вдруг вижу – Лёля. Обнялись мы. Столько лет прошло, а от неё всё теми же духами пахнет и ещё чем-то всё тем же. Знаете, запах такой женщины устойчив и непередаваем. И по-прежнему выглядит хорошо, каракулевая шубка, белая меховая шапочка. А я, хоть много лет женат, но по женщине соскучился. Сердце забилось и всё такое. «Боже мой, думаю, как я живуч! Как лещ, которого с крючка сняли и в ведро с водой опустили, чтоб свежего до сковородки довезти. Неужели, думаю, через столько лет опять премьера?»

Поехали мы с Лёлей на вокзал, и через того же знакомого диспетчера с товарной станции добыл я комнату отдыха для транзитных пассажиров за умеренную плату и без предъявления паспорта. Однако мы с Лёлей в той комнате всего-навсего проговорили до глубокой ночи, и я её одну оставил ночевать. Во-первых, когда сняла Лёля верхнюю одежду – шубку и шапочку, – то обнаружилось, что она всё-таки сильно изменилась не в лучшую сторону. Да и шубка оказалась из искусственного каракуля, а шапочка – потёртый козлиный мех.

Приехала Лёля за справками для оформления пенсии.

– Я, – говорит, – когда подала документы на пенсию, то в собесе целый день проплакала. Они мне выставили разные обвинения, что я работала на немцев в оккупацию и пусть мне немцы пенсию платят. А сколько я на этих поработала, никого не интересует. Как вспомню эти автобусы-гробы без отопления, всегда дымящие до головной боли! Как вспомню грязные и холодные дома культуры, которые совершенно не оборудованы для самого примитивного спектакля, у меня темнеет в глазах. Не понимаю, как я могла тридцать пять лет выносить это хождение в народ и ещё оставаться более или менее здоровой, правда с гипертонией второй степени и пожизненным полиартритом, который всегда настороже, как только спрячется солнце и пойдёт дождь. Как вспомню эти ночные поездки и возвращения в два-три-четыре ночи, а то и утром после моих всегда больших и в основном тяжёлых ролей! Да, я получила звание заслуженной артистки Украины – за то, что всю пыль вынюхала на этих поездках и всю паутину поснимала своей головой в запущенных клубах. Я получила массу грамот и даже медаль за доблестный труд, а теперь, когда оформляю пенсию, мне вспомнили период немецкой оккупации, и помощи, поддержки ждать не от кого. С мужьями я разошлась, ухажёры поразбегались к молодым, а сама себе помочь не могу, нервы у меня не в порядке. Недавно читала в клубе стихи, письмо матери к герою-пограничнику, письмо, залитое слезами: «Не дывысь на плямы, я героя мати…» Как дошла до этого места, слёзы вдруг сами потекли по щекам, прямо на сцене со мной случилась истерика. Вот и предложили подать на пенсию.

Выпили мы с Лёлей вина, чуть охмелели. Она мне говорит: поцелуй меня. Я поцеловал ей руку. Она посмотрела на меня с отчаянием и всё поняла, поняла, что женой мне не является, а в любовницы не годится.

– Жалко, – говорит, – что мы тогда с тобой всерьёз не сошлись. Я б тебя ждала, пока ты из тюрьмы вернёшься. Помогали бы друг другу. Если люди не нуждаются в помощи друг друга, они не должны жить вместе. Это я слишком поздно поняла. И ещё я поняла, кто наш главный враг. Это наши надежды. В надеждах мы старимся, от надежд всё теряем и всем пренебрегаем. Правильно говорят у нас на Украине: «Докы сонцэ зийдэ, роса очи выисть».

Восходило солнце, кончилась дорожная ночь. В вагоне мы уже были с Чубинцом не одни. Слышалась модернизированная Европой украинская речь западенцев, использованная в своих сочинениях Ольгой Кобылянской, автором «Valse melancolique», заставившим украинские слова по-европейски кружиться и мерцать. Слышалось «файно… «файно», ой як файно». Не твёрдое «добрэ», как размовляют на востоке Украины, а певучее «файно», может, от немецкого «файн».