Попутчики. Астрахань – чёрная икра. С кошёлочкой

А актёры, которых не расселили, ругаются. Носова нет, так они все ко мне. Одна актриса подходит и говорит: «Если в течение часа меня не устроят, я уеду с гастролей, но вас здесь не будет через три дня и Носова тоже. Я пойду прямо в обком и в управление». Я к Носову – так и так, ругаются, и правильно делают. Жалобами угрожают. Этот проспавшийся Носов смотрит на меня, улыбается своей запухшей, красной мордой и говорит: «Работать не умеешь, Чубинец. Возьми её об руку, женщина всё же, поговори по душам, объясни ситуацию. А если будет уезжать, пусть даст расписку». Мне от этих его слов ещё хуже, совсем себя ненормальным чувствую, в голове туман. У меня ведь роя высокая, сорок пять вместо положенных пятнадцати. Я перед самыми гастролями анализы в поликлинику сдавал.

«Во-первых, – говорю, – почему вы со мной на „ты“, а во-вторых, вы расселяете людей не для работы, а для развлечения, чтоб было удобно играть в карты ночами, пить водку и чтоб было поменьше свидетелей». Смотрю, говорить бесполезно с выпившим, только себе ещё больше нервы испорчу. Иду назад в вестибюль. Иду и думаю: если б кто-либо посторонний мне помощь оказал, ноги бы мне переставлял. Тут подходит ко мне та самая артистка и с ней ведущий артист театра, героев-любовников играет, но успешней, по-моему, в быту, чем на сцене. Теперь уже нет таких артистов, как Леонид Павлович покойный. Не знаю, может, в столице кое-где сохранились, а в провинции нет. И живут плохо, и играют плохо. Да и как им играть при таком отношении? Вот эта артистка в вестибюле просидела, устала – и ей уж не до искусства, не до приличия.

– С вами нужно говорить матом, – это она мне, – говорить матом, тогда вы поймёте. Брать вас за барки или просто бить в морду и обзывать последними словами.

Герой-любовник её слова подтверждает.

– Знаете, – говорит, – что я на репетиции не пойду и на открытие гастролей тоже.

Только к девяти вечера наконец расселили.

– Ну вот, – говорит Носов, – а ты беспокоился.

– А куда, – говорю, – мне идти, если у меня самого номера нет.

– К шоферам в номер, – говорит, – иди, там одна койка свободна, потому что один шофёр в поездке.

– Нет, – говорю, – к шоферам не пойду, там всё прокурено дотла. Я и часа не выдержу, поскольку болен. Поместите меня, – говорю, – вместе с осветителем.

А осветитель у нас неплохой парень, в вечернем радиотехникуме учится.

И знаете, что мне Носов ответил?

– Может тебя, Чубинец, ещё с кассиршей поместить?

Но в конце концов нашлось мне место на турбазе, неподалёку от гостиницы. Сказали: можете спать до девяти часов утра, а в девять освобождайте. На турбазе была не комната, а большой зал, и народ там прямо на тюфяках спал, без кроватей. Только я улёгся на свой тюфяк, только первый сон увидел, приехали новые туристы и давай размещаться на ночлег со смехом и шутками. Это было уже после часа ночи, а в шесть утра они поднялись и опять разбудили. Наконец ушли. Попытался вздремнуть, но в восемь утра явилась дежурная и попросила освободить тюфяк. Я уж совсем не в состоянии был ни ходить, ни думать, всё вокруг казалось отвратительным до слёз.

Увидел меня Носов, лицо моё увидел и поторопился успокоить.

– Всё в порядке, – говорит, – ты сегодня днём свободен, можешь отдыхать. Иди с паспортом, пропишись в тридцать второй номер.

Я пошёл оформляться, но номер смог занять только в три часа дня. Правда, воспользовался этим временем, чтоб сходить к врачу в местную поликлинику. Когда врач посмотрел меня, сразу выписал больничный и велел лежать. Ангина дала осложнение на все суставы, болели ноги, руки, плечи, кисти. Выписал лекарство, но в аптеке ничего не оказалось. Послали в дальнюю аптеку, на окраину. В автобусе всю дорогу лечь хотелось, а ведь я даже не сидел, а стоял. Пятна красные, знаете, всё время лезли от усталости в глаза, и от усталости даже запел негромко. Народ вокруг решил, что я пьяный, и отношение ко мне стало тогда более внимательное. Кто-то мне даже место уступил, хоть через одну сходить нужно было.

В аптеке этой дальней амидопирин я купил, но пенициллина с новокаиновой солью не оказалось. Поехал назад, думаю, лягу, наконец, отдохну, но тридцать второй номер, куда меня поселили, оказался отвратительным, с клопами. Перед окном труба с ресторанной кухней: всё, что жарится и варится на кухне, все ароматы у нас в кимнате (Чубинец в речи иногда употреблял украинизмы). С утра варится вонючее мясо, потом жарятся колбаса с яйцом, свинина, лук, рыба, и всё это на кулинарном жире – привыкнуть нельзя. Под номером установлен или холодильник, или прачечная, и через каждые пять минут включается мотор, который ревёт, как трактор, две-три минуты. И так целый день и ночь. Дома целый день элеватор шумит, а здесь на гастролях холодильник. Вся обслуга гостиницы орёт с шести утра до часу ночи по-русски, по-мадьярски, по-украински, и все они, независимо от нации, одинаково чёрные и грязные, без церемонии входят в номер, не постучавшись, торгуют всякой чепухой. Может, молодым такое отсутствие покоя даже нравится, но я, при моей биографии, выдерживаю уже с трудом.