Попутчики. Астрахань – чёрная икра. С кошёлочкой

Так, незадолго до поездки приснился мне один старый испанец. Будто еду я с ним в поезде и беседую. Испанца этого я знаю не очень хорошо, раза два встречался с ним в Москве, но он запомнился мне одним своим рассказом. Испанец рассказал мне, что в их местности, там, в Испании, где он живёт, есть древний монастырь, над воротами которого надпись: «Каждый час ранит, последний – убивает». И вот сейчас, когда вдруг вспомнилось это, показалось, будто старый испанец похож на Чубинца, по крайней мере внутренне, а отчасти и внешне, особенно если б Чубинца изобразил Пикассо. И, представив Чубинца, изображённого Пикассо, подумал, что недаром именно в Испании существовало аутодафе – торжественная казнь без пролития крови. Да, каждый наш час жжёт нас невидимым огнём и лишь последний горит бытовым, адским пламенем. Потому что все мы, даже праведники, проходим через ад, прежде чем соответствующие небесные инстанции решат, задержать ли нас там навечно или пропустить дальше в райские кущи. Причём если в аду национальная принадлежность ещё соблюдается, то в раю национальные признаки уже отсутствуют.

Но что же человек оставляет на земле, кроме своей нации, своей страны и своего гниющего трупа? Маленькую кучку некоего негорючего вещества, которое, материализовавшись, напоминало бы кучку пепла. Значит, главная наша ценность именно в этой негорючей кучке. Не знаю, как Чубинцу, а мне, Забродскому, хочется, чтоб меня не стряхнули в пепельницу, а бережно собрали в урну.

1985

Астрахань – чёрная икра Записки путешественника

Будущая Российская империя должна иметь шесть столиц:

С.-Петербург, Москва, Берлин, Вена, Константинополь, Астрахань.

Из проекта графа Платона Александровича Зубова, фаворита Екатерины II

Я смеялся с девяти до двух утра так, что в течение этих пяти часов к глазам моим не менее десяти раз подступали слёзы.

Не говорил ли Монтескье, что климат надо исправлять хорошими законами?

Стендаль. «Рим, Неаполь и Флоренция.

Путешествие по Италии»

1

Вечернее астраханское солнце, красное тяжёлое солнце пустыни, опускается над Волгой.

Стыдно признаться, но я, человек более чем средних лет, вдоволь поживший, столичный интеллигент с положением в обществе, защищённый сатирическим цинизмом от возвышенных нравственных понятий, испытываю сейчас истинно детский, первобытный страх. Тот самый страх перед тёмной комнатой, снами, явлениями природы, который и внушил человеку основополагающие нравственные правила задолго до появления сознания, философии, религиозных построений. Ребёнка и дикаря успокаивает голос матери или колдуна потому, что сознание их бывает встревожено лишь внешними причинами, ибо ребёнок и дикарь сами есть часть пугающей их среды, как рыба есть часть реки, а зверь есть часть леса. Для нас же, людей культуры и цивилизации, особенно в её крайних материальных формах, мир, по-моему, во всех его проявлениях, вплоть до космических, есть часть нашего мозга. Мозг наш и есть среда обитания нашего, нами же самими созданная. Можно восхищаться высокими талантами Человека, петь восторженные гимны его гениям, которые внутри Божьего мира сотворили свой собственный – свою твердь, свою хлябь, свою тьму, свой свет, – однако при этом нельзя не признать искусственности, неорганичности этого рукотворного мира. Рыбе в реке и зверю в лесу живётся куда более комфортабельно, чем человеку в мозгу своём, где нет ни мягких тенистых заводей, ни пахучих кустарников.

Таковы эпические мысли, внушённые мне, одинокому путнику, одиноким солнцем пустыни. Впрочем, будь я в этот астраханский вечер и не так одинок, не так по-детски забыт всеми в бревенчатом домике на левом берегу Волги, глинисто-песчаном, низовом, будь я обласкан и развлечён приятной мне женщиной или беседой со столичным другом, то и тогда опускающееся астраханское солнце внушило бы мне мысли эпические. Однако это был бы эпос управляемый, оперно-героический, мужской.

Сидеть бы с молодой женщиной у скрипучего распахнутого окна-рамы, в котором заключено это солнце пустыни и эта серо-чёрная всемирно известная волжская вода, этот пахнущий гнилью и нефтью национальный символ России – сидеть и видеть, как под воздействием быстро гаснущего дня всё это напоминает водный мираж в пустыне. Сидеть бы так с молодой женщиной и, чувствуя, как дрожат в моей горячей ладони её ледяные пальчики, разжигать женскую слабость рассказами о тысячелетнем напоре Азии на Европу. Напоре через астраханский пролом, через астраханское окно из Азии в Европу.