Попытка словаря. Семидесятые и ранее

Миф правился буквально на коленке. Первый вариант знаменитой «Лейся, песня…» включал слова «… шлем привет, товарищ Сталин, дома будем через год…», которые из более поздних редакций исчезли. А чересчур жесткое, хотя и точное по смыслу в контексте катастрофы «Челюскина» и прочих многочисленных чрезвычайных полярных происшествий выражение «Дрейфовать в далеком море посылала нас страна…» было заменено на торжественное и очеловеченное голосом Леонида Утесова «Штурмовать далеко море посылала нас страна…». В одной из версий особо подчеркивалась молодость покорителей Арктики и даже наряду с хрестоматийными «молодыми капитанами» появлялись «комсомольцы-моряки». И Шмидт, и Папанин к тому времени, мягко говоря, давно вышли из комсомольского возраста. Но тоталитарный миф требовал молодой крови и юного безрассудного (какими были и сами заведомо провальные путешествия) задора – не зря в ту же эпоху муссолиниевским гимном была «Юность», «Giovinezza» («Per Benito Mussolini / Eja Eja Alala»).

Мифология создает прочные скрепы для массового сознания и предоставляет алиби даже самому страшному времени, о котором потом вспоминается: у нас была великая эпоха.

У Валентина Катаева в «Цветике-семицветике», написанном в 1940 году, после «Челюскина», после дрейфовавшей до потери пульса станции «СП-1», после обвинений Папанина в адрес Шмидта по поводу того, что тот укрывал врагов народа, отправляя их в долгие экспедиции, после спасения ледокола «Георгий Седов», дворовые мальчишки играют в полярников:

«– Какой же это Северный полюс, когда это одни доски?

– Не доски, а льдины. Уходи, не мешай! У нас как раз сильное сжатие».

Дрейфующий миф проплавал вместе со второй – испанской – эпопеей, тоже много сделавшей для «сильного сжатия» советского народа, до самой войны. В конце 40-х в ход пошли мифы грубее и прямолинейнее, основанные не на героизме, а на страхе. То есть не позитивные, а негативные мифы – о безродных космополитах, убийцах в белых халатах. А главным государствообразующим мифом брежневской эры стала война.

И вот – новая эпоха, требующая самооправдания, взыскующая своей мифологии и идеологии. Главной мифологемой стало окончание чеченской войны. И этот миф удержался на плаву, несмотря на сопровождавшие его «Норд-Ост» и Беслан. Лодка «Курск» утонула, а вместе с катастрофой была утрачена возможность героизации этой трагической истории.

Измельчала эпоха – вместо «Челюскина» или врагов народа публике подсовывают какие-то тухловатые хай-тековские «шпионские камни» и ученых, передающих врагу всем известные и опубликованные в открытой печати секреты. Ни одного позитивного образа и примера для подражания – все какие-то «разруливания» и «разводки» толстых мужчин с дорогими часами на пухлых запястьях. Дрейфовать они не станут – сдрейфят…

И тогда в оборот пускается миф о «стабильности». Когда все стабильно, никакие герои не нужны. Равно как не нужна мобилизация народа – он нужен власти в демобилизованном, расслабленном состоянии.

Да и зачатки государственной идеологии – какая-то «поэма без героя». Нам показывают – издалека – внешнего врага, покушающегося на нашу «суверенную демократию», а мы его в упор не видим, даже посещая ежегодно в августе и на Новый год государства пребывания вероятного противника.

Где тот герой, который даст отпор дядюшке Сэму? Где полярники? Где покорители космоса? Остались одни туристы – и на Северном полюсе, и в околоземном пространстве. Вот и приходится двигаться в светлое нефтегазовое будущее на пару с ностальгией по СССР и под звуки сталинского гимна. Других мифологических «разогревов» у нас для вас нет.

Вот разве что новый «Челюскин» потопить…

… В 1996 году мама проголосовала, страшно мучаясь, за Ельцина, со словами, обращенными ко мне: «Я это делаю только для тебя и ради тебя». А когда брат работал в правительстве Гайдара – даже отец «болел» за Егора Тимуровича, как болеют за свою команду – ту, в которой играл сын. Родительские чувства перевешивали неудовольствие новым режимом. Кстати, с Ельциным отец был знаком – по командировкам в Свердловск. Он ему и тогда не нравился.

Тот же эпизод, перетекающий в шестнадцатый, – Крым, пансионат «Красное знамя». У меня в памяти засела, как застрявший слайд, ровно эта картинка: тюркский, крымско-татарский фасад главного корпуса, в котором удобства, кажется, были в коридоре. На папином носу – бумажка или листик, чтобы нос не обгорел. Тогда полагалось так делать на южных курортах…