Попытка словаря. Семидесятые и ранее

Эпизод семнадцать. Старые друзья в подмосковном походе! Мужское братство без жен и детей! Дядя Юра, штангист с красивыми мускулами и хирург с безупречной репутацией, оставляет на трое суток свою красавицу жену (тетю Нину, один в один актриса Целиковская, только лучше. Как она говорила, каким голосом: «Что-то мне захотелось почитать Эренбурга» – и красиво затягивалась «Явой». Настоящая реклама табакокурения!). Дядя Володя, худощавый интеллектуал-историк, которому еще предстоит командировка в США в качестве какого-то там по счету секретаря посольства с деликатной, очень деликатной миссией… И папа.

Я помню эти их походы, машину «Волга» дяди Володи с полным исторического оптимизма оленем на капоте и вкусно пахнущим салоном. Очень хотелось уехать вместе с мужчинами, но – нельзя и не обсуждается. Братство священно, ограничения неотменяемы. Рыбная ловля, истерически бьющаяся на крючке малахольная рыбка, вода, набираемая из речки в котелок, – во экология была! Кеды, выглядывающие из палатки. (Я всегда с таких кед отрывал торчащие куски резины, мешавшие моему представлению о прекрасном – то есть о безупречных поверхностях, – а матерчатую ткань «протирал» ногтем.)

Вдруг – вкрапление из другого года. Зима. Подмосковье. Лыжный поход. Жена дяди Володи. Их маленькая дочка. Потом она станет специалистом по Латинской Америке, будет работать в престижном академическом институте, мой папа роскошным баритоном с размахом безразмерных рук и красивой улыбкой споет на ее свадьбе «Пою тебе, бог Гименей, ты благословляешь невесту с женихом…», и у всех побегут мурашки по коже и счастливые слезы из глаз. Ее муж, успешный ученый-историк и хороший футболист-любитель, умрет в сорок с небольшим от рака. Она умрет от рака в сорок с чем-то спустя пару лет.

… И снова поход. Палатки, котелок, свобода, рыба, водка. Дядю Володю я до сих пор встречаю в Филевском парке, когда гуляю с детьми. Он, очень пожилой, но еще крепкий, интеллигентный, с ясным рассудком, деликатный человек, который когда-то мог открывать очень многие двери словами «Я – референт Андропова», весьма трезво оценивает сегодняшнюю политическую ситуацию в стране…

Эпизод восемнадцать. Зима 1963/64 года. Мой брат и дочь дяди Володи – помладше брата. Странно думать, что эти симпатичные дети, путающиеся в палках и лыжах, а также в соплях, уже умерли от всепобеждающего рака.

Эпизод девятнадцать. Крыши. Наверное, во дворах улицы Горького. Как и любые крыши, они дают возможность совершенно по-новому взглянуть на любой город. Иногда он становится даже слабоузнаваемым. Крыши деликатно прикрывают все – и стыд, и любовь, и убогий быт, и пошлую роскошь. Спустя много лет мы с моим лучшим другом будем забираться через лаз на последнем этаже в одном из Обыденских переулков и станем подолгу смотреть на город. Еще пару лет спустя с крыши сталинского дома на Смоленской набережной, куда вела дыра в потолке одной из квартир на последнем этаже, я буду наблюдать расстрел Белого дома в ослепительный день октября 1993-го. Соцреалистические безглазые истуканы с не меньшим интересом, чем я сам и стоявший рядом со мной тассовский фотокор, будут разглядывать этот величественный театр военных действий. На чердаке дома в темноте я расхреначу себе лоб об какую-то железяку, и потом в редакции все решат, что меня побили у Белого дома то ли сторонники, то ли противники демократии… Теперь иные времена: верхние этажи Лубянки, «Детского мира» и Старой площади хорошо разглядывать с террасы дорогого ресторана, который находится на самой верхотуре торгового центра в конце Никольской улицы. Кстати, моей коллеге запретили там фотографировать. Крыши как секретный объект.

… Вдруг – фрагмент демонстрации. Потом фрагмент электрички. Пленка – снова рваная, как человеческая память. То ли пленка подражает памяти, то ли память имитирует пленку.

Папа очень хорошо смотрелся на демонстрациях трудящихся. Почти так же хорошо, как в компаниях, на свадьбах, в походе, в поле, на катере, прыгающем вдоль черноморского побережья. Не так все выглядело на чинных коллективных номенклатурных фотографиях – там он просто самый высокий человек с внимательным взглядом. Есть даже гигантская, необычайно четкая фотография с XXIV съезда партии, где строго по центру, на стульчике в первом ряду, – лично Леонид Ильич, еще не испорченный инсультами, не оскандализованный своей дочерью – тогдашней Ксенией Собчак, не ставший посмешищем для всей страны; рядом Косыгин, а папа во втором ряду с левого края. Здесь ему только-только исполнилось сорок три. Есть и характерная фотография брата, где ему столько же лет: он тоже на госслужбе, только в правительстве, и атмосфера куда менее благостная – стоит за спиной премьера Черномырдина и жестикулирует. Оно и понятно – это дни теракта в Буденновске.