Пора чудес

На вокзал мы шли пешком. Остановить извозчичью пролетку или пойти кратчайшим путем — это отцу в голову не пришло. Мы прошли весь Габсбургский бульвар. Мама шагала впереди. Отец рассказывал почему-то об имениях монастыря св. Петра, где в молодости уединенно жил у одного просвещенного аристократа, человека странного, с либеральными наклонностями. Там он впервые открыл для себя чары австрийского горного ландшафта. Только что-то в нем самом не позволило погрузиться в эту спокойную красоту, не иначе как уже тогда копошился в нем микроб еврейства.

О Терезе не говорили. Как если б она уже не имела никакого отношения к этому моменту. Скульптор Штарк в конце концов осмелился и спросил, сколько лет она провела в монастыре. И отец рассказал, что поначалу она там находилась в клинике, из-за частых депрессий, однако со временем обрела глубокий интерес к монашескому образу жизни и теологическим собеседованиям, которые там устраиваются по вечерам.

— И что же вы? — нерешительно поинтересовался Штарк.

— Она была счастлива, по-видимому, — сказал отец.

Мама шла впереди нас ровным шагом. На улицах не было ни души, одна осенняя сырость. Долго мы шли, и вдруг к отцу вернулся его прежний голос. Он говорил о необходимом художнику взгляде на вещи, спокойном, без одержимости — вне такого взгляда нет большого искусства.

Туман сгущался, и мы добрались до станции. Время было уже после полуночи. Сырая пустота поблескивала из всех углов. Две молодые женщины молчали, облокотившись на стойку буфета. На их лицах была написана мрачная тупость. Отец подошел к закрытым кассам и, удостоверившись, что они действительно закрыты, проговорил в нашу сторону: ”Надо узнать. Наверное, есть еще поезда. Район тут не без людей и не без торговли”.

Ответ дежурного последовал незамедлительно. Поездов нет. Лишь под утро проходит местный товарный поезд.

— Ну и что, — сказал отец. — Погостим у лошадей. Мы животных не боимся.

Тут кто-то из сторожей, стоявших вдали от нас, произнес следующее:

— Запах австрийских лошадей приятней запаха евреев.

На момент все стихло. Трясущиеся руки мамы перестали дрожать. Скульптор Штарк повернулся в сторону голоса и крикнул:

— Где вы прячетесь, неизвестный человек? Почему вы нам не показываетесь?

— Вам не стоит его дразнить, — сказал станционный смотритель, — он человек буйный.

— Образа человеческого мы, во всяком случае, еще не утратили, — сказал скульптор Штарк. — Мы готовы драться.

— Слова не стоят ссоры, — сказал смотритель. — Оставьте его.

Странно. Цель нашего прихода сюда словно позабылась. Было уже за полночь, и мама предложила пройтись и, может быть, попить кофе в ”Вышитой розе”. Скульптор Штарк сказал, что он-то как раз не прочь подраться, но что делать, если тот — трус и прячется в темноте. Громкий голос Штарка вселил в нас уверенность.

Мы обогнули бульвар и на некоторое время оказались в открытом поле в сплошном тумане. Скульптор Штарк хохлился в своем пальто. И, хотя мы двигались теперь в сторону ”Вышитой розы”, мама не переставала убеждать нас, что кофе там крепкий и свежий, и пирожные тоже свежие, как домашние, лучше места в такой час не найти. Не мамин был голос — тень уцелевшая от иных времен.

”Вышитая роза” была открыта. Поодаль друг от друга несколько посетителей потягивали за деревянными столами полночное пиво. Пьяных не было, стоял лишь тяжкий пивной дух. Скульптор Штарк внезапно принял чрезвычайно бодрый вид и с широким жестом, неуместным, пожалуй, в этот час, объявил:

— За мой счет, господа, за счет потомка от смешанного брака.

— За сколько вы мне уступите австрийскую чечевичную похлебку?

— Унцию австрийского мяса даром отдаю.

— Вы еще пожалеете об этой сделке.

Отец со скульптором Штарком заказали коньяк, нам с мамой принесли кофе с молоком. Официантка погладила меня по голове:

— Милый мальчик. Меня не брали ночью в кафе. Не беда. Узнаешь жизнь.

— А вы, милочка, когда вы впервые познакомились с ночной жизнью? — игриво спросил отец.

— Очень поздно, у меня родители истые католики. За порог не выпускали.

— И вы это выдержали?

— Недолго, если сказать по правде.

Скульптор Штарк в разговоре не участвовал. Его лицо выражало ощущения от выпитого коньяка. Внезапно, с детской проницательностью, я почувствовал теплую близость, которая связывает нас и скульптора Штарка. Словно не мимолетный это гость, а родная душа, много лет делившая с нами нашу жизнь.

Мама рассматривала нас в упор. Я не мог понять выражения ее глаз. Между нами встала теперь тонкая, прозрачная, но непроницаемая перегородка. Руки ее нескрытно лежали на столе.

Я снова стал думать об этом удивительном явлении по имени Штарк, о странных его скитаниях и той загадочной мании, которая мучает его в последние годы; и теперь он сидит с нами, влачась навстречу смерти тети Терезы. Он ее не знал.