Пора меж волка и собаки

Роксолана сидела в беседке, среди розовых кустов. Глухонемые евнухи гигантского роста, сменившие стражу собора, провели иноземок к ней. Жанне сразу вспомнился Волшебный остров Раймона, цветочные аллеи, эолова арфа и ее знакомство с Сибиллой в первый раз, когда она увидела ее у фонтана в розовом наряде и в окружении целого роя галантных кавалеров. В этот раз Сибилла сидела одна, ее стражи и гаремные птички резвились поодаль. На ней был роскошный наряд. Нет не жрицы любви, как ожидала увидеть Жанна. Роксолана была одета, как и подобает правительнице империи, раскинувшейся на три стороны мира, достойной подруги Хранителя Врат, Портала – доступного только Посвященным, стирающего грань между Явью и Навью. Ничего напоминающего о гареме и о рабынях любви. Ни какого шелка и газа, просвечивающего в лучах солнца и открывающего красоты нескромным взорам. Перед ними на троне, а не возлежащая на диване, как опять же ожидала Жанна, сидела повелительница мира.

– Ну, здравствуй воспитанница! – величественным жестом Роксалана приветствовала Жанну, даже не замечая двух ее подруг.

– Здравствуй Богиня, – польстила ей Жанна, – Не ожидала?

– Шутишь? Я ж все-таки пророчица. Великая Сибилла, не чета некоторым соплячкам, считающим себя за вещих Кассандр, – поддела ее Роксолана.

– Вот змея! – неосмотрительно подумала гостья.

– Ты мысли-то при себе держи, не-то прикажу, и посадят на кол! – осадила ее хозяйка, но примирительно добавила, – Милости прошу к нашему шалашу.

– Благодарствую царица, – так же примирительно ответила младшая из собеседниц.

Однако понять, кто из них старше, а кто младше было трудно. Со стороны казалось, что беседуют две сестры, если не двойняшки, то точно погодки. Обе прекрасные, обе с копной великолепных рыжих волос. Только у одной с каким-то золотистым оттенком, а у другой с отблеском огня, костра что ли. Да пожалуй, еще одежды подчеркивала их отличие. Царские – у одной и гурии – у другой. Да еще, надменный взгляд, делавший ее старше, у хозяйки и чуть суровый у гостьи.

– Видишь ли будущее! – спросила старшая.

– Как на ладони, – ответила младшая.

– Не страшит?

– Волков боятся…

– Тогда ладно. Зачем пожаловала, не спрашиваю, сама все знаю, – она вздохнула, – Передай Малке. Я в ваши северные дела нос совать не буду. У самой забот – полон рот. Вы ж в мои – тоже нос не суйте. Уйду, оставлю Врата тебе. Скоро уже. Устала. Воспитанник слаб…, – она опять вздохнула.

– Портишь ты Селима. Жрицами своими портишь. Вином Кипрским. Ласками своими…

– А ты не суй нос в чужой вопрос! – резко отдернула ее Роксолана, – Займешь мое место берегини этого края, будешь свой устав в энтот монастырь писать! Вот так! Покажи своих красоток! Ходит молва, что они почти мне ровня! Хотя, сомневаюсь я. Мне ровней даже ты с Малкой не стали. Вот так! Утерлась! – она с прищуром посмотрела на собеседницу.

– А прищур-то она у Гуляя переняла, – опять подумала Жанна, – Покажу, Сказала вслух, – не жаль.

– У Гуляя, точно, – ответила на ее мысли султанша, – Показывай. Эй вы! – крикнула она страже и свите, – Пошли вон! Оставьте нас одних.

– Подойдите сестры, – позвала Жанна.

Две девушки, приехавшие с ней, подошли к беседке и по знаку госпожи скинули свои одеяния, легко, как умели только Жрицы Забвения, прошедшие школу любви у Артемиды. Роксолана оценила их. Перед ней стояли две ипостаси этого мира. Воплощенный в женской красоте стяг храмовников – черно-белый Босеан. Правь и Навь. День и ночь. Точеная, смуглая, с рысьими глазами и рассыпавшимися по плечам ниже пояса волосами цвета воронового крыла одна, и чуть округлая, розовокожая с золотым водопадом волнистых кос, почти полностью накрывших ее другая. Гладкость и холеность кожи, упругость груди и живота производили впечатление, что их еще не касалась рука мужчины. Однако мягкость движений хищниц говорили о том, что они знают такое, что не знают все гурии ее сада любви. Взгляд черных глаз одной и каких-то небесных глаз другой сочетал невинность девственниц и похоть развратниц, постоянно переливаясь из одного в другое, так что эту грань было не поймать. Сибилла угадывала чутьем, что они почти равны ей в искусстве обольщения и дарения любовных утех, но что-то их отличало от нее. Она поняла, под обличием мягких постельных игрушек скрывались воины, искусство которых в кровавой бойне не уступало их искусству возрождать жизнь. Она внимательно посмотрела на них и вдруг неожиданно для себя сказала.

– Тебя я не приглашаю, на свой праздник цветов. Знаю твою не любовь к этому, а их прошу оставить до завтрашней зари.

– Бери, – просто ответила Жанна, – Помни они не рабыни, а подруги. Они не продают, а дарят. А подарят они такое, что не купишь ни на одном базаре вашего города. До завтра, – она повернулась и вышла, оставив своих подруг на празднике посвященном нимфе Сафо, когда-то жившей на острове Лесбос. Празднике наяд и вакханок. Празднике, куда мужчинам вход был запрещен.

Глава 8 Казан – общий котел, казна ордынская