Пора по домам, ребята

Мама была уже тяжело больной. Отца скрутила малярия. Соседки Земнякова и Кухарская собирались в далекий Тулун, там вроде находилось польское представительство, которое оказывало полякам материальную помощь, регистрировало их и давало различную информацию о Польше. Сташек отправился вместе с ними. Дорога заняла три дня, только в одну сторону. Стоял июнь. Было тепло. Ночевали в тайге, бодрствуя по очереди под вековыми соснами, чтобы какой-нибудь зверь или кто-то еще не застиг их врасплох. Шли быстро, по нескольку десятков километров в день, надежда придавала им сил. Когда увидели наконец с пригорка небольшой городок на той стороне реки — поняли, что их долгий путь подошел к концу. Присели на минутку, слизали с ладоней оставшиеся на дне узелков крохи от картофельных оладий, напились родниковой воды и спустились к реке, к парому…

Тулун — городок, утопавший в зелени лиственниц, вытянулся несколькими улочками вдоль реки. Осмотрелись вокруг, ища польское представительство, поскольку расспрашивать не осмеливались. Сташек первым увидел его, и голова у него закружилась: чуть в глубине улочки на внушительном здании с застекленным зеленым крыльцом развевался бело-красный флаг.

— Вон оно, смотрите! — Ему показалось, что он закричал во весь голос, а на самом деле едва выдавил из себя эти слова, ибо в горле у него пересохло от волнения.

— Польский флаг, наш, — прошептала посиневшими губами Земнякова.

— Во имя отца и сына и святого духа, — перекрестилась Кухарская, — в самом деле, наш…

Прежде чем подняться по лестнице, женщины долго вытирали потрескавшиеся, натруженные дальней дорогой ступни. Постучали тихонько. Никто не отвечал. Земнякова, которая взяла на себя роль старшей, нажала ручку. Большая дверь. А на ней табличка: «Представительство консульства Польской Республики, прием посетителей ежедневно с 8 до 12 часов, кроме суббот, воскресений и праздников (религиозных и государственных)». Часов у них не было, поэтому они не знали, который час. Откровенно говоря, даже не знали, какой сегодня день. А вдруг, не дай боже, сегодня какой-нибудь праздник?

— Ведь мы же пришли издалека, — громко оправдывалась Земнякова и снова постучала. Никто не отвечал.

— Не дай боже, закрыто? — перепугалась Кухарская.

Земнякова постучала еще раз и нажала ручку. Дверь открылась, и они вошли в просторную, светлую комнату. На стене напротив — белый орел и фотография какого-то генерала. И не Пилсудского, и не Рыдз-Смиглого, их портреты Сташек помнил со школы. Он догадался, что это, наверное, генерал Сикорский, который пробудил столько надежд у здешних поляков. Два стола. На одном — вазочка с цветами, вдоль стен — несколько стульев. Никого нет. Но через приоткрытую дверь из соседней комнаты доносятся обрывки разговора, взрывы смеха. И ароматный запах кофе, вперемешку с табачным дымом. Вошедшие робко покашливают, переступают с ноги на ногу. Видимо, их услышали, так как голоса вдруг стихли и из-за двери выглянула какая-то женщина, но тотчас же скрылась и захлопнула ее. Однако спустя минуту все та же женщина вышла к ним. Сташек запомнил ее на всю жизнь. Красивая, высокая, голубоглазая блондинка, в светло-синем шелковом платье с короткими рукавами. Ярко накрашенные губы и такого же ярко-красного цвета длинные, холеные ногти. Земнякова с Кухарской — уставшие от дороги, босые, смущенные своим убогим видом — не успели сказать даже «здравствуйте», как блондинка, презрительно скривив ярко-красные губы, буркнула:

— Чего вам? Читать, что ли, не умеете? Прием уже давно закончился. — И прекрасная пани демонстративно постучала холеным длинным красным ногтем по циферблату маленьких часов.

— Мы же издалека, три дня в пути, — пыталась оправдаться Земнякова.

— Из тайги, детишки там остались, покорнейше просим ясновельможную паненку, — начала жалобно Кухарская.

— Я же ясно сказала и по-польски, что приемные часы закончились. А в тайге мы все здесь находимся. А впрочем… только быстро, чего вы хотите?

— Помощи какой-нибудь, — захныкала Кухарская, — люди говорят, что здесь поляки полякам денежную помощь дают. Три дня идем, почти не евши. Выслушайте нас, ясновельможная пани, и помогите, хотя бы самую малость. У меня четверо малышей, мужик хворает. Милостивая пани… — и Кухарская бросилась целовать ей руки.

Блондинка покраснела и отпрянула как ошпаренная.

— Что вы делаете? Я очень сожалею, но даже если бы вы пришли в приемные часы, я бы ничем не смогла вам помочь. Сейчас мы не располагаем никакими средствами.

— Может, хоть что-нибудь, — хныкала Кухарская.

От обиды, возмущения и стыда за Кухарскую, за себя, что пришел сюда, Сташека обдало жарким потом. Наконец он решился и дернул Земнякову за рукав.

— Пойдемте отсюда, пани Земнякова.

— Ты прав, сынок, идем отсюда, да поскорее.