Пора по домам, ребята

— Готовить-то, разрешите доложить, готовлю, а как на ней поедешь? Лошаденки, товарищ майор, нет.

— Да, это действительно веский аргумент. А как же ты, Рашевич, собираешься вести хозяйство без лошади? На чем же ты отправишься на станцию встречать свою благоверную? Пешком, что ли, ее приведешь?

— Несолидно как-то, товарищ майор. Но вот лошади-то у меня и нет.

— А знаешь, что, Рашевич, — улыбнулся майор. Затора понимает, что он уже принял решение, — приходи-ка завтра в Зеленое, явись к капитану Лея и скажи ему, чтобы он выбрал тебе лошадь.

— Как это, товарищ майор? Так ведь капитан прогонит меня ко всем чертям! Я-то знаю, как он трясется над лошадьми.

— А разве ты не будешь трястись над своей лошадью?

— Товарищ майор, я бы эту лошадку на руках…

Таманский раскрывает планшет, чиркает что-то на листке и протягивает Рашевичу.

— А теперь, Рашевич, слушай внимательно. Завтра явишься в Зеленое. Если меня вдруг не застанешь, отдашь эту бумажку нашему интенданту. Выделяем тебе лошадь.

— Товарищ майор! — у Рашевича даже голос дрогнул.

И совсем уже не по-военному он стянул со своей седой головы конфедератку и низко поклонился.

— Не надо, Рашевич, не надо. Не свою отдаю. И одолжения не делаю. Ты заслужил не только лошадь. Пусть тебе сопутствует удача на новом месте. Тебе и твоей семье…

Демобилизованные солдаты селились недалеко от Зеленого, брали хозяйства в Гробле, Дембине, Новой Веси и Гурном. Становились хозяевами воссоединенных с Польшей земель, за которые еще совсем недавно они дрались не на жизнь, а на смерть. Выходили с плугом, косой на те самые поля, которые они собственными руками сначала разминировали, а потом сеяли на них хлеб. Перевозили сюда свои семьи, с нетерпением ожидали их приезда, а некоторые даже женились здесь. И нечему удивляться, ведь за всю войну, за все годы оккупации они истосковались по нормальной, мирной жизни.

В один из дней Родака огорошил его подчиненный и самый близкий друг — Фелек Гожеля. Вернулся как-то вечером, когда Сташек уже лежал в постели. Сел на табуретку, обхватил голову руками, оперся локтями на колени, как будто бы очень устал, а может, напряженно что-то обдумывал. И вдруг ударил фуражкой об пол, встал и заявил изумленному Сташеку:

— Была не была! Женюсь, товарищ старший сержант! Как ты к этому относишься?

— Перестань придуриваться. Лучше потуши свет и ложись спать, поздно уже.

— Не веришь! Будешь первым дружкой. Надеюсь, не откажешься?

— На ком, когда?

— На Зосе, конечно. А когда? Да хоть завтра.

— Но ведь ты еще служишь в армии! А где жить будете?

— Не беспокойтесь, сержант, все уже продумано, только бы майор дал согласие. Мы его тоже хотим пригласить на свадьбу…

Фелек был родом из деревни под Яновом Люблинским. Служил со Сташеком в одном взводе, а поскольку Сташеку не терпелось узнать, что делалось в Польше во время гитлеровской оккупации, Фелек был первым, кто рассказал ему обо всем. От него он впервые услышал об Армии Крайовой, Батальонах Хлопских, об Армии Людовой.

— Не знаю уж, как для кого, а для меня главным было драться с немцами. Так уж случилось, что сначала я вышел на тех, из АК, ну и примкнул к ним. С таким же успехом мог оказаться в БХ или АЛ. Какое мне было тогда дело до политики. Главное, что у меня было оружие в руках, что чувствовал себя солдатом, что сражался за Польшу.

— Со мной было то же самое: только бы попасть в польское войско, чтобы поскорее дойти до Польши…

Они подружились. Полюбили друг друга. Делились своими самыми сокровенными мыслями и переживаниями. Фелек готов был часами слушать рассказы Сташека о Сибири, о его пути в Польшу. А если и перебивал его, то только для того, чтобы изумленно воскликнуть:

— Ну и пережил же ты, браток! Ну и что, что дальше?

— Что дальше? Мы могли в этом городе просидеть с Ваней до конца войны. Конечно, тяжело было: холодно, голодно и до дома далеко. Но кому во время войны было легко?

— Да, это верно.