Поражение Федры

Я думала, к нашим покоям никто не приблизится, но ошибалась. Я стала находить под нашей дверью маленькие подношения: букетики полевых цветов, брусочек мыла. Внося их в комнату, я не говорила, от кого подарки, но была уверена, что они от женщины или даже от женщин. Дары от тех, кто понимает, через что прошла принцесса.

Федра

Когда живот начал расти, мне пришлось посмотреть правде в лицо. Я беременна, и, возможно, не одним ребенком. Кандакия, правда, уверяет, что и один бывает большим, даже первенец. У меня ноют лодыжки, во рту жуткий привкус, лицо противоестественно блестит.

Ни я, ни Кандакия не заговариваем о еще большей проблеме, ждущей меня впереди, хотя обе частенько поглядываем на море и обмениваемся тревожными взглядами. Вскоре в Афины вернется Тесей, а тут я, беременная от другого мужчины. Меня изнасиловали, но поверит ли в это Тесей, да и не будет ли ему все равно? Похоже, у меня два варианта: сказать ему правду или воспользоваться оправданием, к которому обращаются женщины в подобной ситуации. Последнее Кандакия изложила так:

– Тесей почитает бога Посейдона, своего отца. Возможно, вы сидели на берегу в ожидании возвращения мужа и вас посетил Посейдон?

Меня замутило от этой мысли. А может, и не от нее. Меня тогда часто мутило.

– Так вот что случилось с моей мамой? Именно поэтому она сказала отцу, что ее околдовала Афродита, заставив воспылать страстью к быку? Все это ложь?

– Естественно, – фыркнула Кандакия. – Разве такое было бы возможно?

– Но Зевс… – начала я и запнулась. Это ведь действительно невозможно. – Тогда почему мой брат был таким? Кто его отец?

– Когда Минос – принц Минос – родился, он выглядел как любое другое дитя. Ваш отец радовался появлению второго сына. Ребенок рос и… – Кандакия замолчала, чтобы сделать вдох. Так много слов зараз она не произносила за всю нашу жизнь на Крите. – Он начал меняться, – продолжила служанка. – Люди начали болтать разное, и ваш отец построил для него дом под землей, где его никто не увидит.

– Так чей это был ребенок? – спросила я и вдруг осознала, что знаю ответ. Перед глазами закружилось и поплыло, и если бы я не сидела, то мне пришлось бы искать место, где присесть. Всю свою жизнь я любила отца больше матери, считала его справедливее и добрее, почитала как родителя, позволившего мне рисовать. Мама была куда строже, и с ней тяжелее было ладить. Казалось, она не любит меня. Но, возможно, она просто пыталась дать мне понять, что мир жесток и мужчинам нельзя доверять. Впервые я поняла амазонок и их образ жизни. Мне подумалось – и не без укола жалости к себе, – что мать Ипполита, наверное, устыдилась бы, узнай она о деяниях сына. Так же как я устыдилась, думая о своем добром и любящем отце, выдворившем собственного сына, когда тот был ребенком. Медея спрашивала меня, почему Минос жил в лабиринте. Теперь я знаю ответ и понимаю больше, чем мне того хотелось бы.

Словно читая мои мысли, Кандакия сказала:

– Они засунули его под землю, а он был таким чудесным мальчиком, таким добрым. Я просила твою мать, я так просила: «Позволь увезти его. Мы вернемся в хозяйство моих родителей. Мой брат поможет. Ты будешь навещать сына. Только не помещай его под землю». Она согласилась пойти на это, но твой отец узнал и сказал, что это позор – растить царского сына в сельском доме. Запереть своего сына в пещере ему было не позорно.

Кандакия замолчала. Я смотрела на нее, потрясенно открыв рот. Слова лились из нее, как вино из переполненного бурдюка, из которого вынули пробку.

У меня был полнокровный брат, а не единоутробный. Он был старше меня по меньшей мере лет на десять, и наши встречи в лабиринте всегда меня радовали. Мы с Ариадной величали Миноса царем лабиринта, часами изучали подземные коридоры, чтобы без промедления найти друг друга в случае необходимости. Он держал под рукой мои любимые сладости – их доставляли ему с кухни – и, когда мне нездоровилось, позволял отдыхать в его постели и поглаживал меня по голове. Минос был добрым, как и сказала Кандакия. И мы это не выдумываем. Я сама слышала, как служанки на кухне говорили, что лучше бы прислуживали моему брату и получали от него улыбки, нежели подавали роскошные блюда для услады царей в главном зале. А нам с Ариадной твердили одно: мы должны держать существование брата в секрете и никогда не опровергать слухи о чудовище в лабиринте. От этого, по словам отца, зависела безопасность Крита.

– Что ты наделала, Ариадна? – прошептала я.

Кандакия не слушала меня, погрузившись в мучительные воспоминания.