Порфира и олива

— Наконец-то можно будет пожить в мире и покое. По нашим провинциям перестанут рыскать эти разнузданные легионы, которые бесчинствуют не хуже варваров. Хочется верить, что с арестом этого бунтовщика его сподвижники поспешат разбежаться по своим углам. Нам же надобно действовать как можно проворнее: добрые сделки подворачиваются редко, а расходы все растут. Эх, как вспомню благословенные времена императора Антонина!

Калликст сидел рядом с Карпофором в раскачивающихся носилках, держа путь к тому месту между Палатинским и Авентинским холмами, прозванному долиной Мурции, где был воздвигнут цирк. Он не слушал болтовни своего господина. Его взгляд блуждал среди толпы, которая по мере приближения к самому громадному сооружению города становилась все гуще и шумнее. Но, глядя на эту разноплеменную массу, где иберниец соседствовал с уроженцем Паропамиса, а рядом с пышными матронами мелькали продубленные солнцем грузчики, он не видел ни тех, ни этих, ему без конца мерещились только два женских лица. Рабыня и фаворитка. Такие близкие друг другу и вместе с тем настолько разные. Словно бы у них, наперекор разделявшему их расстоянию, в груди билось одно сердце.

Между тем носилки остановились: они были у цели. Калликст, оставив ростовщика, направился к привилегированным местам амфитеатра, предназначенным для сословия всадников. Тессера — опознавательная табличка, полученная от Карпофора, — давала ему право выбрать место по своему вкусу.

Фламма... Кассий... Октавий... — перед глазами проплывали имена любимцев толпы, нацарапанные на стене, окружающей арену. Все это были знаменитые возницы, победители в искусстве вождения колесницы.

Он глянул вверх, на гигантский полотняный навес, протянутый, чтобы защитить зрителей от палящего солнца. С того места, где он находился, императорская ложа была прекрасно видна, так же, как скаковая дорожка, кое-где посыпанная блестками из поддельного золота.

Едва он уселся, как с четырех углов цирка грянули трубы, возвещая о прибытии колесниц.

— Аве, Цезарь! Аве!

Двести пятьдесят тысяч зрителей разом повскакали со своих мест. Явление Коммода было великолепно: его колесница, вся в золоте, так и переливалась на солнце, он правил ею стоя, с непокрытой головой и обнаженным торсом, четверка кипенно-белых коней повиновалась ему безукоризненно. Умерив прыть своих возбужденно ржущих скакунов, он разжал пальцы и поднял руку, в приветствии обратив к толпе раскрытую ладонь.

Следом за императорской колесницей на скаковой круг стали одна за другой выкатываться и квадриги его соперников, их легче легкого было отличить по цвету туник. В голубых и красных — лучшие возничий из знатных семейств, сплошь презираемые народом. В белых и зеленых — любимцы плебса, его отборные фавориты.

Двигаясь шагом, колесницы величаво проплывали вдоль белой внушительной стены, обрамлявшей вытянутый меж двух обелисков овал дорожки для колесниц, отделяя его от зрительских мест. Правила предписывали соревнующимся семь раз проскакать по этому скаковому кругу (хотя то был не круг, а овал), то есть четырнадцать раз — от одного обелиска до другого. Возле первого красовались выстроенные в ряд семь гигантских, выточенных из дерева яиц, подле второго — семь бронзовых дельфинов, призванные наподобие громадных счетов отмечать число кругов, проделанных участниками состязания.

Пройдя по кругу, колесницы теперь возвращались к императорской ложе уже с другой стороны, там дорожка суживалась и потому становилась опаснее. Колесница Коммода остановилась внизу точно напротив ложи в тот самый миг, когда к небу вознеслись торжественные стоны труб и хриплое глиссандо гидравлического органа.

Марсия встала.

Калликст различил ее фигуру среди драпировок, пурпурным каскадом ниспадающих вдоль стен. Она была в белой тунике, усыпанной золотыми блестками. Ныне священное место, встарь предназначенное для семейств властителей и почетных гостей, занимала она одна.

Когда она приблизилась к парапету, все разом стихло.

Наклонясь вперед, она звучным голосом крикнула императору:

— Аве, потомок Геркулеса! Твои верные почитатели приветствуют тебя и желают твоей победы!

Слова Амазонки были встречены громом рукоплесканий, ставших еще оглушительней, когда она сверху бросила властителю Рима зеленую тунику. Коммод поймал ее на лету и быстро надел. Тут уж толпа дала полную волю своему восторгу: переодевшись в цвет плебса, Коммод одновременно продолжил традиции как божественного Августа, так и «демократических» императоров вроде Нерона, Домициана и Луция Вера, сделавших народ своим привилегированным союзником.

Что до Калликста, он не мог оторвать взгляда от Марсии.

Она кажется такой далекой от забот простых смертных...

После той их встречи он больше не получал никаких известий.

Да помнит ли она еще о садах Агриппы, о судьбе Флавии?