Порочная страсть

Нил даже не потрудился спросить, станет ли она добиваться правосудия, поскольку был уверен, что справедливость восторжествовала, тогда как она сама была убеждена в обратном. Впрочем, теперь поздно что-то менять. Слава богу, Майкл все ей рассказал! Узнав, что совершили ее подопечные, она освободилась от чувства вины за свое обращение с ними, которое преследовало бы ее всю жизнь. Если они думали, будто сестра их предала, когда потянулась к Майклу, то она знала: это они ее предали. Теперь им до самой смерти предстояло помнить о Люсе Даггете и жить с этим грузом на душе, как и ей самой. Нил не хотел говорить ей об убийстве, поскольку боялся, что ее вмешательство освободит Майкла, вдобавок желал всей душой, чтобы она разделила вину с остальными. Нил, как любой другой человек, не хороший и не плохой, в чем-то эгоистичный, а порой бескорыстный, – словом, самый обычный.

Часть седьмая

Глава 1

Никто не встретил Онор Лангтри, когда она вышла из поезда в Яссе, но это ее не опечалило, поскольку родные не знали о ее приезде. Одно дело любить близких, и совсем другое – увидеться с ними после долгой разлуки. Она предпочла встречу в узком кругу, без помпезности и неловкости. Онор Лангтри возвращалась в свое детство, которое казалось ей теперь таким далеким. Как встретят ее родители? Что подумают? Онор хотелось потянуть время до встречи, собраться с мыслями. Отцовская ферма находилась недалеко от города, и Онор надеялась поймать попутку.

Ей повезло: водителя она не знала, а значит, можно, усевшись поудобнее, молча подумать во время путешествия длиной пятнадцать миль. Конечно, к ее приезду домашние будут уже готовы: начальник станции встретил ее с распростертыми объятиями, тут же нашел для нее машину и наверняка позвонил родителям, чтобы сообщить радостную новость.

Все семейство ожидало ее на веранде. Отец заметно погрузнел и облысел, а мама ничуть не изменилась. Брат Иен стал совершенной копией отца, разве что моложе и худощавее. Ее встретили с объятиями, поцелуями, радостными восклицаниями, все говорили без умолку, перебивая друг друга, со всех сторон разглядывали.

Только после ужина (по случаю возвращения блудной дочери устроили настоящий пир) все немного успокоились. Отец и сын отправились спать, поскольку вставали с рассветом, а Фейт Лангтри проводила дочь в спальню, и села в кресло в надежде поговорить, пока Онор распаковывает вещи.

Комната Онор, уютная и обманчиво скромная, была, однако, довольно просторной, и обстановка стоила немалых денег. Она не блистала яркими красками или богатой отделкой, но широкая кровать выглядела удобной, как и обитое английским ситцем мягкое кресло, в которое уселась Фейт. Здесь стоял отполированный до блеска старинный стол, за которым Онор когда-то занималась, резной деревянный стул, большой платяной шкаф с зеркалом в полный рост, маленький туалетный столик и еще одно мягкое кресло.

Пока Онор мерила шагами пространство между шкафом и лежавшими на кровати чемоданами, Фейт Лангтри молча наблюдала за ней. Впервые после приезда дочери она могла наконец отдаться целиком чувству единения. Конечно, за годы службы в армии Онор изредка приезжала в отпуск, но вечная тревога за нее, беспокойство и спешка отравляли радость встречи. Теперь все было иначе. Фейт Лангтри смотрела на дочь и не переживала за нее, не мучилась мыслями, что принесет завтрашний день и как все они переживут скорый отъезд Онор на фронт, где повсюду смерть. Иен был нужен на ферме, поэтому не мог пойти в армию, а вот Онор пошла, причем в первые дни.

В каждый приезд дочери родители замечали в ней все новые перемены: желтоватую от противомалярийных средств кожу, легкий нервный тик, привычки, которые выдавали в ней взрослую, независимую женщину. Шесть лет. Одному богу ведомо, что вместили в себя эти годы; Онор не любила говорить о войне, а когда ее расспрашивали, легко уклонялась от ответа. Но что бы ни произошло за эти шесть лет, глядя на дочь, Фейт Лангтри отчетливо понимала: Онор навсегда отдалилась от места, которое было когда-то ее домом.

Конечно, она исхудала, но этого и следовало ожидать, на лице ее появились морщинки, хотя волосы, слава богу, седина не тронула. Онор казалась не жесткой, но строгой, не замкнутой, но закрытой, в ее движениях появилась незнакомая прежде решительность. И пусть она никогда не станет для своих близких чужой, что-то в ней изменилось: теперь это была другая женщина.

Как радовались они с отцом, когда Онор решила стать медсестрой, а не врачом: думали, что это убережет их дочь от страданий, – а вышло все с точностью наоборот.

Настал черед наград, медалей и орденов – Онор достала их из чемодана. Как странно сознавать, что твоя дочь – кавалер ордена Британской империи! И как будут гордиться ею отец и брат!

– Ты ничего не говорила о своих наградах, – с мягким укором заметила Фейт.

Онор удивленно посмотрела на мать.

– Правда? Наверное, забыла. Время было горячее, писать письма приходилось урывками. В любом случае документ на орден я получила совсем недавно.