Порочное полнолуние (СИ)

Волк фырчит и скрывается за приоткрытой дверью. Я за ним. Вскрикиваю. Меня окружают головы мертвых животных на стенах и шкуры на полу, а по центру зала под люстрой стоит чучело огромного, метра четыре в высоту, медведя с раскрытой пастью. Я читала о вымерших животных, что удивляли археологов размерами, и, похоже, столкнулась с одним из них. В воздухе витает пыль, нос сушит запах едкой смолы, шерсти и чего-то сладкого.

От шока и удивления, меня отвлекает чавканье, и я иду в темный угол, в котором притаился волк и недовольно лижет лапу. Крови не вижу. Может, заноза? Тянусь рукой, чтобы осмотреть конечность зверя, но тот глухо рычит и морщит нос.

Отдернув ладонь, торопливо рисую из кривых каракуль волчью морду с непропорциональным оскалом: нижняя челюсть слишком вытянута вниз, но я попыталась передать экспрессию моего злобного натурщика. Мне важно показать, насколько неуместна его агрессия к тому, кто хочет помомочь.

— Вот, — показываю чавкающему волку его портрет и жду заслуженной похвалы.

Облизывается и с укором смотрит мне в глаза. Недоволен. Разминаю шею и рисую новый портрет, но теперь волчья морда будто ехидно хихикает.

— Вот.

Обнажает в резцы и прижимает уши.

— Ладно, — сажусь на пол перед капризным волком и рисую третью морду, что напоминает перекошенного от ярости бульдога.

Внимательно созерцает свой портрет, приподняв больную лапу.

— Опять не то?

Переводит на меня холодный взгляд и буквально в отвращении кривится. Художника обидеть может каждый, а вот создать что-то невероятно гениальное, например, морду бульдога несколькими линиями, под силу только талантливому человеку.

— Как вас зовут? — замираю над блокнотом с ручкой и исподлобья гляжу на волка.

Опять хрипло рычит, облизывая нос розовым языком, а затем пятится в угол и растворяется в темноте. Охнув, кидаюсь за ним и с трудом протискиваюсь в узкий проход. Чувствую вибрацию каменных стен, что медленно сдвигаются, угрожая меня раздавить. Прорываюсь боком через мрак к тусклым огонькам и под шорох стен, что съезжаются за моей спиной, вываливаюсь в небольшую затхлую келью без окон и дверей.

На полу горят несколько свечей, а у стены на соломе в грязном халате на голое тощее тело сидит старик со взлохмаченными седыми и тонкими, как пух одуванчика, волосами. Лицо испещрено глубокими морщинами и покрыто темными пигментными пятнами. Кожа на тонкой шее дряблая, ноги и руки костлявые, но взгляд ясный и злой.

— Здравствуйте, — стою на четвереньках перед стариком и чихаю от пыли и резкого запаха воска.

— Кто такая? — скрипит и потирает опухшие пальцы левой руки.

— Полли.

Моргаю и закусываю губы, крепко зажмурившись. Это же был мой секрет, и я не планировала никому его рассказывать.

— Герман Ветер с Холма, — кряхтит старик.

— С какого холма? — открываю глаза и в любопытстве смотрю в его лицо.

Крючковатый нос похож на клюв хищной птицы, а клочки седых бровей не мешало бы расчесать.

— Мать меня выродила на холме, — шипит Герман. — Поэтому и имя такое.

— Ясно, — ищу глазами блокнот и ручку, шарясь рукой по каменному полу, а затем в удивлении гляжу на старика, который лениво листает мои шедевры.

— Ты отвратительно рисуешь, — швыряет блокнот в мою сторону. — Руки бы тебе оторвать.

— Я только учусь.

Вновь массирует с гримасой пальцы, и я уточняю:

— Артрит?

— Чего?

— Многие старики, если не все, сталкиваются с артритом, — едва слышно отвечаю я. — В первую очередь от него страдают пальцы рук. Я не врач, но…

— Вот и помолчи.

У стены отыскиваю ручку и сажусь, подогнув под себя ноги и расправив подол платья.

— Вы муж Иды?

— Я ее отец, — Герман кривится. — Милостивая Луна, ты в своем уме?

— Мало ли, — пожимаю плечами и раскрываю блокнот. — Я не осуждаю браки с большой разницей в возрасте, если они, конечно, по любви.

— Она дала обет безбрачия, — Герман сводит брови вместе.

Опешив, я отрываю взгляд от блокнота и недоуменно вскидываю распахиваю ресницы:

— Но… А… Я не… Что?!

— Эти трое остолопов не ее кровные сыновья, если ты об этом. Они выродки гадких шлюх и безвольных кобелей! — в гневе рявкает Герман и трясет кулаком. — Безответственных мерзавцев, что не готовы нести ответственность за ошибки!

— Все равно ничего непонятно.

— Да и Ида тоже хороша. Сука упрямая! В мать свою пошла, принципиальная стерва!

Глава 20. Свои не бегут

Герман захлебывается в возмущениях, из которых я могу понять лишь то, что Ида воспротивилась воле Луны и отказалась от Нареченного, который, по ее мнению, был не достоин стать ее мужем. Однако Герман возмущен не тем, что дочура отвергла жалкого и слабого волка, а ее раздосадован отказом создать семью с другим кандидатом. Грозовой Тучей.

В общем, чтобы сохранить лес, она пошла на хитрость. Дала обет безбрачия и усыновила трех волчат, от которых отказались другие Альфы. Хвостатым младенцам грозила смерть, ведь никто из их отцов не желал в будущем проблем с наследованием земель и борьбой за кусок леса между законными детьми и бастардами, которым повезло родиться с Даром Луны. С Даром Силы.