Порочные игры

Я перешагнул через собаку и вошел внутрь. Прежде чем оформиться, поинтересовался, нет ли для меня сообщений. Ничего не было. Мотель, без ресторана и бара, служил путешественникам просто местом ночлега. В номере я чувствовал себя неуютно, поэтому вернулся к стойке и спросил у служащего, уже немолодого, где можно выпить и поесть. Он назвал мексиканский ресторан примерно в полумиле от мотеля. Машины у меня не было, и пришлось идти пешком. В общем, в Флагстафе мне было как-то не по себе. Я слышал от многих женщин, что лучше остаться голодным, чем в одиночестве сидеть в ресторане. Раньше я считал это просто женским капризом, но в тот вечер изменил свое мнение. Забившись в угол, я чувствовал себя затерянным в океане весело болтающих туристов. Глядя на них, я особенно остро ощутил переменчивость жизни и безвозвратность утраченного прошлого. Сидя в одиночестве, словно прокаженный, я смотрел на смеющиеся лица с недоброй завистью. Моя официантка оказалась довольно славной, в чем-то даже привлекательной. Над верхней губой у нее поблескивали капельки пота. Когда, приняв заказ, она отошла от столика, я заметил, что у нее потрепанные туфли и покрасневшие лодыжки, и это почему-то тронуло меня. Мне так не хватало простого человеческого общения, что я даже подумал, не пригласить ли ее выпить со мной после работы, но, конечно, не сделал этого.

Я старался понять, собираюсь ли я спасти Софи или отомстить ей за ее предательство. И потому боялся встречи с ней: мне хотелось положить конец неопределенности, но не любой ценой.

Вернувшись в мотель, я узнал, что мне трижды звонил некто Хокстейн и оставил дежурному свой телефон для меня. Едва войдя в номер, я позвонил и услышал на другом конце провода краткое:

— Хокстейн.

— Это Мартин Уивер, мистер Хокстейн.

— Где вас черти носят? — Он слегка гундосил.

— Выходил пообедать.

— Вашу мать, вам же было велено не выходить из гостиницы!

— Но я хотел есть! — Мне не понравился его агрессивный тон.

— Я уточнял детали, как с вами быть. Приезжал уже дважды.

— Никто мне ничего не сказал.

Он ответил не сразу. Несколько раз чихнул и выругался:

— Сенная лихорадка, мать ее… Содержание пыльцы в воздухе так и не объявляют. На будущее — не делайте ни шагу, не связавшись со мной.

— Отлично, — сказал я, — теперь буду знать.

— Когда у вас встреча с этой бабой?

— Мы точно не договорились. Я только сказал, что каждое утро буду ждать ее в ресторане «Говард Джонсон».

— Лучше это делать пораньше. Здесь рано встают.

— Что значит рано?

— В семь часов.

— О’кей, попрошу меня разбудить. Если, конечно, у них это принято — здесь вообще нет никаких удобств. Как мне вас узнать?

— Не надо меня узнавать. Но я буду рядом. — Он снова чихнул.

— Как мне туда добраться?

— Я оставил для вас машину на стоянке. Красный «крайслер-ле-барон» с откидным верхом. Ключи и пистолет под сиденьем.

— Пистолет? Мне не нужен пистолет.

— Может понадобиться. Это маленький автоматический пистолет, делает десять выстрелов. Носите его при себе. Пройдите прямо сейчас к машине и возьмите. Утром приду к месту вашей встречи, а пока никуда не высовывайтесь.

Он снова чихнул.

— Вам надо полечиться, — сказал я, но он уже повесил трубку.

Я вышел на стоянку; «крайслер» был на месте. Я залез внутрь и, убедившись, что никто меня не видит, запустил руку под сиденье. Нашарил ключи и маленький сверток, который с опаской положил в карман. Развернул я его только в номере. Всего раз в жизни я держал в руках оружие — в детстве у меня был водный пистолет гораздо большего размера, чем этот. Этот казался слишком маленьким, чтобы из него можно было кого-нибудь убить. Удостоверившись, что он на предохранителе, я вынул магазин и рассмотрел патроны. Руки у меня дрожали.

Утром меня не пришлось будить — я сам проснулся от какого-то тревожного чувства; во сне я целился из пистолета в незнакомого мне человека и, пробудившись, никак не мог понять, где я нахожусь: окно было закрыто ставнями, а в комнате стоял дурной запах. Все суставы одеревенели, словно я спал на дощатом полу. Проведя рукой по небритым щекам, я обнаружил несколько волдырей от укусов москитов. Я еле доковылял до душа и стоял под ним, пока мои мышцы не расслабились.

Одевшись, я снова осмотрел пистолет, вынул магазин, положил в один карман, а пистолет — ради безопасности — в другой.

Солнце уже взошло и пригревало спину. Все тот же старый ободранный пес ковылял к стоянке, приподняв заднюю лапу. Я окликнул его, и он остановился, медленно повернув голову. Только сейчас я разглядел его глаза — два молочно-белых пятна — и понял, что он слепой. Он позволил мне погладить свою косматую голову, после чего улегся под деревом.