Порочные

Интересно, а как давно так отрывалась Бартон? Как давно она была на охоте?

Я тряхнул головой и ускорил шаг.

А уже дома, после разделки туши и душа, набрал сообщение Макклину.

Мне очень не понравились результаты сегодняшней проверки. Не понравились настолько, что я готов был обратиться к Конарду. К волку, который чуть не отнял у меня лучшего друга, к отбитому одиночке, который совершенно недавно неожиданно для меня перестал таковым быть. Сколотил собственную стаю из точно таких же городских отщепенцев и проходимцев. И, на удивление, у урода получалось неплохо. Он был хорошим альфой. Все таким же отбитым и наглым, но хорошим… достойным Крис. И в отличие от нас, он не расслаблялся.

А мы расслабились. Даже слишком. И мне не нравилась эта расслабленность. Особенно у собственных стражей. Даже к сегодняшней проверке они отнеслись… Нет, им хватило серьезности, но им не хватило осознания опасности. И это заставляло меня злиться и искать варианты. Волк, не осознающий опасности, — ярморочный аттракцион, добыча охотника, чучело у камина.

Стражи явились ко мне через полчаса, с трудом, но все-таки выдержали порцию моего недовольства. Кривились, корчились, харкали кровью, но выдержали.

Хорошо. Стражи — кулак любой стаи. Они должны справляться и выдерживать, иначе им не место в охране.

Я не тешу себя напрасными иллюзиями, мое положение в стае всего лишь чуть менее шатко, чем было в самом начале, после ухода отца. Это нормально. Я бы удивился скорее, если было бы по-другому.

А еще удивлюсь, если Макклин не примет подачу. Как и я, волк любит крученые мячи, чем сложнее, тем лучше. Развлекаться оборотень тоже любит.

Я вышел на крыльцо, провожая взглядом, еле перебирающих ногами волков, и нахмурился. Начало пятого утра, а в окнах больницы на первом этаже горит свет. Здание хорошо видно отсюда, оно стоит почти напротив моего дома, на центральной дороге.

И я мог поставить сотню на то, что знаю, кто сейчас сидит в кабинете Фрэн.

Бартон никогда не умела вовремя остановиться. По крайней мере не в том, что касалось ее способностей или лечения.

Я сбежал вниз, направляясь к темному зданию, не отрывая взгляда от окон. Волки в этой части поселка спали, приглушенно горели кое-где фонарики на лужайках, поскрипывала на ветру чья-то калитка, ветер доносил до слуха басы и крики вечеринки.

Эм на вечеринки обычно не ходила…

Она постоянно пропадала за учебниками, в своих колледжах и спец школах. Когда мы дурачились на озере, сутками пропадали за видеоиграми, надирались в доме на утесе, Эмили-зануда-Бартон училась. С каким-то непонятным мне колюче-отчаянным усердием. Отвратительно-розовый рюкзак сменился кожаным, все чаще вместо учебников в руках начал появляться ноутбук, волосы с каждым годом становились все короче и все ярче, а наши споры ожесточеннее, но в остальном в поведении Эм ничего не менялось. Бартон оставалась все такой же строгой всезнайкой, не совершающей ошибок и не прощающей слабостей ни себе, ни другим.

Лечила Эмили так же, как и училась — до потери сознания… Как правило собственного.

Я прекрасно помнил, как пять лет назад она достала с того света беременную Анну и ее еще не рожденного щенка, а потом корчилась от боли у меня на коленях и просила ее отвлечь. Отвлечь… Потому что ничего не помогало…

Я дернул ручку двери и вошел в кабинет, желая высказать упрямой волчице все, что я о ней думаю, и силой, если понадобится, оттащить домой.

Но слова так и застряли на языке, плюхнулись чем-то тяжелым в желудок.

Эмили уснула за столом, перед открытым ноутом, за ее спиной тихо шуршали, работая, какие-то приборы, мигали лампочками.

Я не имел понятия, что это за штуки и для чего они нужны. Просто… Фрэн просила, а я покупал, и сейчас мне казалось, что я впервые вижу, как они работают.

А Эм спала… Под это гудение, уронив голову на руки. Под халатом выделялись тонкие, острые лопатки, невозможного цвета пряди падали на лицо из-под съехавшей уродской шапочки. Эм ровно и размеренно дышала, но глаза двигались под веками, девушка хмурилась, а на шее трепетала жилка.

От нее сейчас пахло почти так же, как я помнил. Запах как будто снова собрался из того непонятного, расползшегося нечто, которым пахло от нее сегодня и вчера. И все-таки… чего-то еще не хватало. Что-то висело в воздухе, рядом, но все еще неуловимое.

Но, кажется, моему зверю было достаточного и того, что он чувствует сейчас. Он зарычал утробно и довольно, заскребся под кожей, заставил чаще вдыхать, заставил двигаться.

От Бартон пахло осенним ветром, свежим, холодным бризом, растертой между пальцами лесной ягодой.

И губы у нее сейчас были ягодными. Яркими, потому что она их слишком часто и слишком сильно кусала. Всегда кусает, когда задумывается о чем-то, терзает их острыми зубами, почти всегда до крови. В этом зануда тоже не знает меры.

Я закрыл крышку компьютера, осторожно поднял Эм на руки, выудив из-за стола.

Цыпленок…

Эмили заворочалась, что-то пробормотала, уткнулась носом мне в ключицу, сжав в кулаке ткань футболки.