Порочные

— Да, — пожала плечами. — Только это совершенно не значит, что получит.

— В тебе говорит обида, Эмили. Обида маленькой девочки, — бархатный голос звучал почти по-братски назидательно.

— Пусть так, но, по сути, что это меняет? Ты знаешь, чем для меня грозит ночь с Маркусом Джефферсоном. У него тут целый фан-клуб. Одна краше другой. Так за каким хреном мне снова вступать в то же дерьмо? К тому же я все так же вывожу его из себя. Ничего не изменилось.

— А он?

— М? — промычала в трубку вопросительно.

— Он тоже не изменился?

— Изменился, — призналась неохотно. Я не могла не заметить этих изменений. Маркус, мать его, Джефферсон стал настоящим альфой: серьезнее, упрямее, более требовательным и ответственным. И еще более красивым.

Как всегда, Эмили Бартон легких путей не ищет… Это ж надо было так вляпаться…

— И как?

— Что «как»? — снова упустила я смысл вопроса, погрузившись на миг в те чувства, что вызывал у меня засранец из детства.

— Как тебе эти изменения?

— Никак, Дилан. И давай закроем тему, я…

— Ты все так же остро на него реагируешь, Эм, — вздохнул волк. — Ты все никак не можешь его отпустить.

— Черта с два, — злость вдруг встала комком в горле. — Я справлюсь с этим, с собой и с тупыми инстинктами глупого животного внутри. И вообще, я здесь только из-за Арта.

— Сублимация, Эмили Бартон…

— Не начинай, — закатила я глаза, оттолкнувшись от перил, краем глаза вдруг заметив какое-то смазанное движение среди деревьев. — Психоанализ и я все равно что мет и экстази. Забавный эффект и ужасные последствия, — я говорила и всматривалась в темнеющий лес. Показалось, что кто-то наблюдает за мной из чащи, а может и не из чащи… Сложно было сосредоточиться из-за усталости и последних новостей.

— Как скажешь, — тут же сдался Дилан, а я развернулась и скрылась в доме, сетуя на то, что не купила пива вчера, пока совершала набег на магазины.

Господи, какое незабываемое выражение лица было у Джефферсона, когда мы зашли в Викторию Сикрет. Сказка…

— Посматривай по сторонам, ладно? И спокойной ночи, принцесса, — попрощался Дилан, так и не дождавшись от меня хоть какой-то вменяемой реакции.

— И тебе, — улыбнулась в ответ, закрывая дверь на все замки.

Нервы надо лечить, Бартон. Ну или хотя бы высыпаться.

Я уснула, стоило голове коснуться подушки. И проснулась буквально через полчаса от пристального взгляда и поцелуя на ключице.

В комнате почему-то темно, темно настолько, что даже с моим волчьим зрением не удается ничего разглядеть, и я вижу только очертания тела надо мной. Большого, сильного тела. Но мне не надо видеть, чтобы знать, кто меня целует, кто оставляет поцелуи-укусы на шее, чьи руки вычерчивают узоры-проклятья на коже бедер.

Маркус Джефферсон пахнет Маркусом Джефферсоном: силой, наглостью и альфой. Он пахнет землей после дождя, раскаленным песком, темным деревом и охотой. Он пахнет так, что от одного этого запаха я готова стонать, готова прижиматься и изгибаться, готова просить.

Снова…

— Марк, что… — голос будто чужой, хриплый, шершавый, как галька. И его руки замирают на миг, но только чтобы еще выше поднять футболку. Она слишком тонкая, и в то же время ее слишком много. Ткань раздражает. Раздражает кожу, раздражает меня, скатывается и мнется, трется о возбужденные соски, сбивается. Мне невыносимо жарко, мне невозможно не хватает места, мне мало собственно тела.

А оборотень ничего не замечает, ни на что не реагирует. Он гладит мой живот и ноги, сжимает, подбирается к груди. Дыхание хриплое, запах такой насыщенный, что, кажется, стоит вдохнуть поглубже, и я захлебнусь.

— Ты не…

— Замолчи, — шепотом, рваным в клочья шепотом в ответ. И губы опять клеймят шею. Он прикусывает кожу, наверняка оставляя следы, а потом проводит по месту укуса языком, медленно продвигается к уху, ведет вдоль вены.

Каждое его движение, как росчерк скальпеля. Я чувствую малейшие изменения каждой чертовой клеткой, каждой своей частичкой.

Джефферсон нависает надо мной, опирается на руку, и в его глазах я вижу то, чего никогда не видела. Желание ко мне, не к Кристин Хэнсон, ни к девчонке, чье имя я не помню и что так напоминает резиновую куклу из дешевой порнушки, ни к случайной волчице из «Берлоги». А ко мне.

И от этого почти больно, это сметает, уничтожает, растирает в пыль здравый смысл и мысли о том, почему я не должна этого делать, почему должна кусаться, пинаться и отталкивать его так отчаянно, как только могу.

В его глазах расплавленный горький шоколад, колется щетина, когда он словно кот трется о мой подбородок, дыхание, как удар плети.

Марк собирает футболку в кулак и медленно тянет вверх. Настолько медленно, что это похоже на пытку, ткань скользит по коже все выше и выше, и все сложнее и сложнее мне сделать следующий вдох. Воздух выжигает, каждый следующий вдох — глоток жидкого стекла.

Джефферсон выдыхает довольно и самоуверенно, когда футболка наконец-то оказывается на полу, не сводит с меня темных, почти черных глаз. Зрачки расширены.

Их я почему-то вижу отчетливо.