Порочные

— Ты думаешь о том, чтобы уехать? — спрашиваю и чувствую, как легкое беспокойство зверя во мне переходит в злость. Она горчит на кончике языка и вырывается из груди длинными, протяжными выдохами. Зверь недоволен, более чем недоволен.

— Нет.

И снова тишина. Я не торопился задавать следующий вопрос, пытаясь понять, хочу ли, готов ли услышать то, что она скажет. И насколько вообще мне нужно услышать то, что она скажет. Разве это что-то изменит?

Очень странный вечер. Очень странный разговор.

— Скажи, ты бы приехала, если бы не Арт? Если бы я просто позвонил тебе и попросил приехать. Не важно по какой причине?

— Нет.

— А если бы я приехал за тобой?

— Нет, — слишком быстро, почти не задумываясь над ответом. Так, словно этот ответ был заготовлен заранее и тщательно отрепетирован. Так, как будто Эмили думала об этом не один раз. И, несмотря на значение, мне нравится этот ответ.

— Мы играем в правду или действие, Джефферсон?

— Никаких игр, Эмили. Мне хотелось бы верить, что мы переросли этот возраст.

— Думаешь? — легкая насмешка в словах.

— Надеюсь.

— Ладно, тогда и ты ответь на мой вопрос. Только честно, Маркус. Потому что я пойму, что ты врешь. И если ты соврешь, значит….

Бартон не договорила. Будто с силой оборвала себя на полуслове, испугавшись или засомневавшись.

— «Значит» что?

— Значит, мы все-таки играем. Ответишь?

— Да, — шея начала уставать, а Эм так и не изменила позы, только взгляд стал еще напряженнее. И еще больше стала моя необходимость видеть ее передо мной, чувствовать тепло тела, дыхание, смотреть в зеленые, холодные глаза. Еще пять минут. Я даю ей еще пять минут, а потом поднимусь. — Я отвечу, и ты спустишься.

— Нет, Марк. Мы так не договаривались.

— Мы вообще никак не договаривались, — я отталкиваюсь от машины и иду ко входу, тяну на себя дверь. На другом конце трубки тишина. Даже дыхания не слышно.

Сзади раздается какой-то звон, и в этот же миг я слышу, каким частым и шумным стало дыхание Эмили.

Я оглянулся, только чтобы убедиться. Бутылка коки разлетелась на осколки. У ступенек — горлышко, у передних колес моей машины — дно и часть с этикеткой.

У дверей сидел охранник — сонный мужик с чашкой кофе и планшетом в руках.

Его удалось усадить на место при помощи тридцатки и фразы о том, что я за девушкой. Кажется, последнее обрадовало его куда больше, чем мятая банкнота.

— Ты внутри? — наконец-то раздалось в телефоне.

— А ты сомневалась?

— Ладно. Только помни, ты обещал ответить честно, — Бартон частит, фраза слилась в одно слово, без интонаций и пауз.

— Отвечу, — я уже на третьем этаже. Лифтом пользоваться опасался — связь могла и оборваться.

— Чтобы ты сделал, если бы они оказались правы?

Я не понял. Смысл вопроса ускользнул и растворился.

— Кто «они», зануда? И в чем именно правы?

— Ленни и Сара… Что если я и правда убийца, что если я и правда мучаю оборотней, издеваюсь над ними, провожу эксперименты и опыты? Что если это правда?

Я замер, сбросил вызов и все-таки направился к лифту. Дверцы кабины открылись через минуты три, а еще через три минуты я толкал тяжелую дверь на открытую смотровую площадку. Город отсюда был как на ладони, ветер пробирался под футболку, трепал волосы.

Эмили была на ногах, стояла ко мне спиной и всматривалась в огни, засунув руки в карманы. Она не услышала меня. Или сделала вид.

Я остановился меньше чем в шаге от волчицы, разглядывая напряженную фигуру.

— Значит, я не зря гоняю стражей по лесу.

Эмили вздрогнула и обернулась. Все-таки не заметила.

— Марк… — она выглядит растерянной и немного напуганной, взъерошенной и совершенно беззащитной. Эм явно не была готова услышать правду. Глаза блестят, расширен зрачок, брови сведены к переносице. От нее пахнет колой и летом.

— Я знаю, — я сделал шаг вперед, склонившись к Эмили, — что совет и его лаборатории не занимаются благотворительностью. Я понимаю, что за твою учебу тебе приходится с ними расплачиваться. Я подозреваю, что то, что происходит в центре, скорее всего грязно, гадко и жестко.

— Ты не… — попыталась что-то сказать Бартон, но я не дал, сжимая тонкие плечи.

— А еще, вопреки твоему мнению, я знаю тебя. Маленькую строгую девочку с косичками, как крысиные хвостики. Ты слишком правильная, Эмили Бартон.

— Это не значит, что я не убивала, — она смотрит мне в глаза с настолько откровенным вызовом, что этот вызов почти затмевает другое чувство. Эм напряжена, насторожена, готова врезать мне по морде, оттолкнуть, наорать.

— Не значит, — соглашаюсь. — Да и плевать.

И наклоняюсь, накрывая ее губы своими. Такие же напряженные губы, как и вся Эм сейчас. И… И все, черт возьми. Нет больше города внизу, нет звуков и запахов. Только ее вкус и вкус дурацкой, слишком сладкой колы. Тонкие косточки ребер сквозь рубашку, узкие лопатки, шея, которую можно обхватить сзади большим и указательным пальцами.

Я не хочу торопиться и быть грубым, но не могу. Сдерживаться очень сложно. Голод по ней, как охотничья луна, не оставляет ничего, кроме инстинктов и животной необходимости поймать жертву, насладиться ей, не сдерживаясь и ни на что не обращая внимания.