Порочный круг

Слова эти вновь пробудили в моем сознании отца Фабиана. Кардинал повернулся и увидел аббата Грегора, выполнявшего роль его секретаря. Аббат поцеловал руку отца Фабиана, на что тот благосклонно улыбнулся:

— Не стоит манерничать. Вы хотели о чем-то спросить меня?

Грегор мимолетным движением руки указал на каюту командора Скорпиона:

— У вас возникли проблемы?

— Нет, мой дорогой брат. Просто командор хотел приобщиться к нашим планам. — И не желая продолжать данную тему, кардинал опередил следующий вопрос аббата.— Это все, о чем вы хотели меня спросить?

— Святой отец, сегодня вечером мы повстречаем группу ортодоксальных христиан, совершающих паломничество в Византию. Узнав о том, что вы везете на Лебедь по просьбе Вселенского Патриарха икону Спаса Сиротского, они хотели бы взойти на борт нашего корабля, дабы лицезреть ее.

Аббат замолк, изучая лицо отца Фабиана, словно пытаясь предугадать ответ. Кардинал тоже посмотрел в глаза аббату, заставив его потупить взор:

— А что вы сами думаете по поводу этой просьбы? Грегор знал, что с отцом Фабианом можно быть откровенным, во всяком случае не бояться высказывать собственные суждения. За два года работы секретарем аббат ни разу не слышал, чтоб кардинал высказывал недовольство, если выслушивал критику в свой адрес. Поэтому, откровенно говоря, Грегор недооценивал отца Фабиана, как философа. Аббату казалось, что кардинал не способен плести интриги, слишком уж непритязательным и кротким он был. Если кто-нибудь вел себя с отцом Фабианом неподобающе, то кардинал терялся. Он всегда уходил от конфликтов, и аббат никак не мог взять в толк, почему рожденный бессмертным, прошедший через сотни сражений командор Фобос превратился в стыдливого святошу. Правда, иногда аббату казалось, что кардинал просто ведет изощренную игру. Но Грегор старался выбросить эти мысли из головы, иначе пришлось бы признать, что отец Фабиан умнее многих, в том числе и самого аббата. Но ведь кардинал физиологически был двадцатилетним парнем. Грегор не мог, никогда не мог смириться с тем, чтобы признать превосходство этого мальчишки над ним, физиологически сорокалетним мужчиной. Аббату нравилось порой унижать отца Фабиана. Например, публично целуя ему руки.

Даже если такое почтение предписывалось этикетом, отцу Фабиану становилось неловко, когда к нему относились с таким подобострастием. Поэтому сейчас аббат ответил немного резко, однако не забыв почтительно полупоклониться:

— Откровенно говоря, ваше преосвященство, я не приветствовал то, что вы согласились взять с собой эту икону. Ортодоксальная религия уводит людей от истинной веры...

Тут отец Фабиан осторожно, пожалуй, даже ласково, взял аббата за руку:

— Прошу вас, не стоит нам ссориться. Я не вижу ничего страшного, если мы вынесем на вечерню Спаса и дадим пилигримам взглянуть на него.

Аббат с еле заметной усмешкой кивнул:

— Как вам угодно, ваше преосвященство.

Отец Фабиан смотрел ему вслед, нахмурив брови. Ему не нравился плутоватый аббат. Ему вообще многое не нравилось в этикете, принятом среди священников. Что это за глупое руколобзание! Что это за раболепие. Эти обряды вызывали у отца Фабиана неприятные ощущения. Может быть, с годами они исчезнут, но пока кардинал ничего не мог с собой поделать. Иногда он ощущал, что окружающие специально вызывают такую неловкость в его поведении. Общество аббата Грегора было навязано ему Вселенским Папой. Кардинал догадывался, что аббата специально приставили к нему, чтобы он тщательно конспектировал все его поступки и передавал их по инстанциям. Мысль эта порой пробуждала к жизни командора Фобоса, и в эти мгновенья невольно вспоминалось о спрятанном в одеянии бластере. Кардинал знал, что многие считают его трусом, который боится остаться без оружия, опасаясь нападения мифических врагов. Кардинал всячески поддерживал это мнение, то и дело выражая смущение. Пусть его считают свихнувшимся на религии мальчиком для битья, к которому не стоит относиться серьезно. Слава богу, обстоятельства пока складывались так, что отцу Фабиану еще не приходилось показать все то, на что он был способен. Обычные люди, даже будучи облаченными в сутану, и с выражением глубокомысленности на лице, не могут себе представить, как во внешне нормальном человеке могут дремать неведомые им силы. Они редко видят солдат в реальном бою. Они недооценивают их мощь. Ну и пусть. Лучше будет, если они никогда ее не увидят.