Порочный Принц

Всего несколько вдохов. Всего несколько. Если я сделаю это, я смогу контролировать все, что происходит во мне. Я буду игнорировать чувства и все, что с ними связано.

— Что ты делаешь?

Ронан устраивается поудобнее, выглядя беззаботным, но его челюсть дёргается.

— Ничего.

— Не надо мне этого говорить. Ты возводишь свои стены. Какого черта ты возводишь их, Тил?

Боже. Черт.

Как я могла быть настолько беспечной, чтобы позволить ему распознать это?

Даже Нокс больше этого не замечает. Я довела это до совершенства. Стала профессионалом в этом деле.

Это неправильно. Так больше не может продолжаться.

— Я дам тебе то, что ты хочешь. — я смотрю на него с легкой улыбкой.

— Что я хочу?

— Я поговорю с Эдриком и покончу с этим.

— Покончишь с этим, — повторяет он, будто начинает понимать слова.

— Да. Разве не этого ты всегда хотел? Разорвать помолвку?

— К черту это, Тил.

— Ну, разве нет? Ты уже угрожал мне по этому поводу раньше.

— Ключевое слово «раньше». Разве я угрожал тебе этим в последнее время?

— В таком случае, я та, кто хочет покончить с этим.

В конце концов, причина, по которой я хотела этого, это из-за папы, и он подписал обязательный контракт с Эдриком несколько дней назад. С тех пор я находилась на грани того, чтобы сделать это самой, но я всегда возвращалась к Ронану за большим.

Еще раз, говорила я себе. Всего лишь еще одна ночь в его объятиях.

Мне следовало знать лучше. Так поступают все наркоманы.

— Ты хочешь чего? — огрызается он.

— В любом случае, это была фаза.

Я чуть не хлопаю себя по губам после того, как произношу слово «фаза».

Это не фаза. Ничто не является фазой.

Я ненавижу это слово.

— Это не гребаная фаза, и ты это знаешь. — его лицо напрягается. — Ты просто начала чувствовать, и теперь убегаешь от этого.

— Точно так же, как ты убегаешь от всех своих проблем со всеми этими вечеринками, выпивкой и наркотиками? — я набрасываюсь.

Вот что я делаю, когда на меня нападают, я атакую в ответ, и я ядовита, как смертоносная змея, которая никогда не может остановиться.

— А что, по-твоему, должны были сделать все эти вечеринки, а? Что, возможно, в конце ночи ты станешь лучшим человеком, ты действительно посмотришь на себя в зеркало и искренне улыбнешься? Эти люди никогда не будут тобой. Они никогда не будут чувствовать то, что чувствуешь ты, или говорить на том языке, на котором ты хочешь говорить. Им все равно, Ронан. Никто не знает, так как насчет того, чтобы перестать искать убежища у бесполезных людей? Или еще лучше, как насчет того, чтобы ты перестал пытаться сделать меня одной из этих людей? Я не такая и никогда ею не буду.

Мое дыхание становится резким после вспышки.

В своей попытке выйти из-под микроскопа я зашла слишком далеко, и теперь у меня нет возможности остановить это.

У меня нет возможности забрать все обратно.

Я заправляю прядь волос за ухо дрожащей рукой, затем позволяю ей упасть на колени.

Он не говорит. Почему он молчит?

Если он набросится на меня. Если он скажет мне, что я прячусь от людей по тем же причинам, я приму это. Я проглочу нож вместе с его кровью.

Я сделаю все, что угодно, лишь бы он что-нибудь сказал.

Я украдкой бросаю взгляд сквозь ресницы. Ронан пристально наблюдает за мной, но выражение его лица пустое, даже отсутствующее.

— Ты знаешь, почему я ищу убежища в людях? — тихо спрашивает он.

Я качаю головой. Я не знаю.

— Меня это не интересует.

Если я узнаю его боль, это разорвет меня до такой степени, что возврата не будет.

— Очень жаль, потому что ты будешь слушать, Тил. Ты выслушаешь историю мальчика, который ненавидит себя так сильно, что он нуждается в других людях, чтобы просто существовать.

  

Глава 28 Ронан

Мама рассказывала мне много народных историй. У нее была бабушка в сельской местности на юге Франции, и она собирала ее, мою тетю и их двоюродных братьев вокруг костра и рассказывала им истории о магии, а также о дьяволах, которые выходят из пламени.

В ответ мама рассказывала мне об историях своей бабушки. Она даже надевала костюмы и заставляла нас примерять их, воплощая в жизнь персонажей.

И под нами я подразумеваю маму и себя.

Папа бросал на нас такой взгляд — немного насмешливый, достаточно снобистский, — но маме всегда удавалось затащить его внутрь и заставить смотреть, как мы выставляем себя дураками.

Раньше мы были счастливой семьей.

Раньше мы были семьей — и точка.

Трещина случилась, когда мне было восемь. Это был Хэллоуин. Я любил Хэллоуин. Это означало ходить по магазинам с мамой и выбирать костюмы после долгих раздумий.

В тот год я должен был быть вампиром, потому что мама влюбилась в какой-то фильм под названием «Дракула», который она не разрешала мне смотреть. Она должна была быть сказочной принцессой, которую Дракула собирался спасти. Я помню, как папа был раздражен, потому что он хотел быть спасителем, а не я.

В то время я не понимал, что он имел в виду. Все, что я знал, это то, что я должен одеться и играть по дому с мамой.