Порочный Принц

Первый глоток заставил мое лицо сморщиться.

— Фу, это отвратительно на вкус.

— Тогда ты трус. — дядя покачал головой.

— Я не трус.

Я сделал еще один глоток и закрыл нос, как делал всякий раз, когда Ларс заставлял меня пить молоко.

Я ненавижу молоко.

Чем больше я пил, тем ближе дядя подходил ко мне. Довольно скоро он обнял меня, усадив к себе на колени.

Я не знал, как это произошло, но потом моя накидка исчезла, рубашка была наполовину расстегнута, и дядя ощупывал меня между ног.

Зачем ему это понадобилось? Я всегда трогал свой пенис и даже показывал маме. Папа говорил мне не делать этого при маме и говорил, что мой пенис предназначен только для меня, что никто другой не должен его видеть или прикасаться.

— Что ты делаешь? — мой голос дрожал, как будто я собиралась заснуть.

— Я не твой дядя, мой прекрасный мальчик.

Его голос был неправильным, таким неправильным. Мне не нравился его голос, и мне не нравилось, что он расстегивал мои брюки Дракулы и трогал меня между ног.

— Ты папин брат... мой дядя.

Я вцепился в стакан с искрящимся голубым окоченевшими руками, думая, что если я этого не сделаю, случится что-то плохое.

— Не настоящий. Вот почему он думает, что я одноразовый.

Он провел языком по моей щеке, оставляя влажный, отвратительный след.

— Фу. Прекрати, дядя.

Он крепко схватил меня за пенис поверх брюк, и я закричал. Другой рукой он зажал мне рот, заглушая голос.

— Послушай, мой прекрасный мальчик. Ты позволишь своему дяде позаботиться о тебе, сделать тебе массаж, и будешь держать свой рот на замке. Если ты скажешь хоть слово об этом отцу, Шарлотта заболеет и умрет. Ты знаешь, что такое смерть, сопляк? Это значит, что ты больше никогда ее не увидишь.

Нет. Мама никогда не умрет.

Я не знал, были ли это его слова или тот факт, что мне не понравилось, как он прикасался ко мне, или как он снял мою накидку и испортил мой костюм, но что-то заставило меня сорваться.

Я укусил его за руку и швырнул стакан с голубым соком ему в лицо. Его хватка на мне ослабла, и я упал на пол.

— Мама никогда не умрет!

Я все еще странно говорил, но мне удалось дрожащими пальцами открыть дверцу фургона.

— Господи Иисусе, — выругался дядя. — Останови машину.

Я не стал дожидаться, пока он произнесет эти слова, — я прыгнул. Помню, как один раз перекатился, а потом ударился о столб. Помню, как его голова выглянула, а затем он пробормотал:

— Чертов ублюдок. Наслаждайся холодом.

А потом он бросил меня посреди пустынной улицы.

Поначалу я даже не мог стоять. Это из-за алкоголя, или, возможно, из-за легкой боли в боку, когда я ударился о столб.

Но это было намного больше.

Это был страх — хуже, чем Хэллоуин, хуже, чем костюмы.

Я хотел к маме и папе, но я не знал, как их найти.

Они были на вечеринке и оставили меня с дядей Эдом. Я ненавидел дядю Эда. Я буду счастливым, когда он уедет в Австралию.

Помню, как я держался за столб негнущимися пальцами, а затем медленно шел. Помню, как застегивал рубашку и брюки, потому что папа сказал, что Астор всегда должен выглядеть прилично.

А потом я побежал. Я быстро и сильно бежал по улице, потом споткнулся и упал, а потом снова встал и побежал. На обочине дороги было много деревьев, и у них были лица, и их лица были похожи на демонов из маминых рассказов.

Тогда я позвал ее.

— Мама! Где ты, мама?

Когда она не ответила, я позвал:

— Папа? Найди меня.

Он тоже не ответил. Я не переставал хромать, спотыкаться и падать, но плакать не мог.

В моих глазах не было ни единой слезинки.

Асторы не плачут. Слова папы были единственным звуком в голове.

Я был порядочным мальчиком. Хорошим мальчиком. Я не мог плакать. Поэтому я снова позвал их.

— Мама! Папа! Где вы? Заберите меня.

Они не пришли и не забрали.

Люди в масках волков пугали меня, и я закричал, но не заплакал.

Я не мог плакать.

Я знал, что не должен этого делать.

Вот тогда-то я их и увидел. Кролики — или, скорее, женщины, одетые в костюмы крольчих.

На них были ушки, и их розовые платья развевались позади, когда они смеялись и хихикали.

Внезапно у меня пропало желание плакать. У меня возникло желание побежать за ними и поймать их.

Но в тот момент, когда я завернул за угол, они исчезли.

Ларс нашел меня вскоре после этого. Он последовал за нами, потому что волновался. Я не сказал ему, что случилось. Я сказал, что поссорился с дядей Эдом, и он просто кивнул.

Мама и папа не вернулись домой ни в ту ночь, ни на следующую. Они устраивали вечеринку на Хэллоуин в течение трех ночей, и за это время я ни разу не заснул.

Все, что я мог делать, это видеть кошмары о темных улицах, тяжести на моем теле и кролике, бегущем по улице.

И Ларс каждый раз находил меня.

Я ничего не сказал папе, потому что дядя Эд все равно уезжал, и я ненавидел себя. Я также ненавидел папу за то, что он оставил меня с ним в ту ночь. Я также не хотел, чтобы мама знала; это уничтожило бы ее.

Она доверила ему меня, а он подорвал это доверие. Она возненавидела бы себя за то, что не заметила признаков, и заподозрила бы, что случилось что-то еще.