Порочный Принц

Я вскакиваю на ноги и несусь на кухню, комкая письмо, которое оставила мне Тил, в пальцах и засовывая его в карман. Я не мог выбросить ее слова из головы, даже если бы попытался. Есть этот постоянный звук, который не заканчивается и не прекращается.

Плач маленькой девочки.

Мое дыхание становится глубже при мысли о том, что с ней случилось, и о том, как был украден ее голос, слезы и чувства.

Это была не только ее невинность, это была ее жизненная сущность. Неудивительно, что она строила стены и крепости и делала все возможное, чтобы держаться подальше.

Я ничто по сравнению с этим. У меня были родители, даже если они отсутствовали. У нее никого не было. Ее единственный родитель был монстром.

И теперь она думает, что мой отец тоже монстр.

Это не так.

У нас с Эдриком могут быть некоторые проблемы — ладно, их много, и все они связаны с его жестким характером и тем, как он украл у меня маму, — но он не педофил.

Он не болен.

Кроме того, он был слишком занят с мамой в течение описанного Тил периода времени. Он не ездил в Бирмингем и никогда не проводил десять минут вдали от мамы.

Я знаю, потому что в то время я ненавидел его. Я ненавидел то, как он не позволял мне оставаться в маминой комнате. Я всегда думал, что он контролирует ее, но оказалось, что он всего лишь уважал ее желание.

Однако я знаю, кто поехал в Бирмингем от имени отца. Я знаю, кто занимался бизнесом и использовал фамилию Астор так, как считал нужным.

Он сидит за кухонным столом. Он, конечно, не уехал. Если папа говорит, что хочет с ним поговорить, и есть возможность для нового бизнеса, Эдуард, ублюдок, хандрит, как собака, ожидающая кости.

Ларс замечает меня первым и отводит свой односторонний взгляд в сторону Эдуарда. Последний уткнулся носом в свои английские булочки с беконом.

Ларс никогда не скрывал того факта, что ему не нравится Эдуард, но поскольку он никогда на самом деле не подтверждал, что произошло той ночью, он не мог быть информатором отца. Не говоря уже о том факте, что я бы, блядь, убил его, если бы он выдал мой секрет отцу без моего ведома.

У него и так мало очков за то, что он скрывает мамину болезнь.

Эдуард поднимает голову от тарелки и поддерживает зрительный контакт. Довольно скоро в его мягких зеленых глазах появляется блеск, и головокружение выходит на сцену.

Он всегда вел себя так со мной, будто я щенок, которого он потерял, и он хочет вернуть его любой ценой.

На секунду возникает желание схватить кухонный нож, воткнуть его прямо ему в глаза и выколоть их к чертовой матери.

Или его кишечник.

Этот ублюдок не только разрушил мою жизнь, он также разрушил жизнь Тил. Возможно, я был готов забыть о себе ради своих родителей, но Тил это совсем другая история.

Тил станет причиной его гребаной кончины.

— Доброе утро, дорогой племянник...

Я врезаю кулаком по его носу. Он вскрикивает и падает со стула, отчего тарелка с грохотом падает.

Прежде чем он успевает встать на ноги, я снова бью его кулаком. Он вопит, зажимая кровоточащий нос.

— Что, черт возьми, с тобой не так...

Я наношу еще один удар в лицо.

— Это за меня. — удар. — За каждый гребаный раз, когда я чувствовал себя отвратительно в собственной шкуре. — удар. — За то, что предал доверие моих родителей. — удар. — За все те разы, когда мне снились эти кошмары, и я думал, что мир это пустая дыра, как в ту ночь.

К тому времени, как я заканчиваю с ним, он уже на полу. Он брызгает собственной кровью, и она капает у него изо рта и носа, смешиваясь со слюной и собираясь лужицей на мраморном полу.

— Р-Ронан... — он давится словами. — Это было очень давно. С тех пор я этого не делал. Я... я клянусь.

— Что насчет маленькой девочки в Бирмингеме? — мой голос холодный, такой холодный, что я говорю почти как отец. — Помнишь ее?

— Ч-что?

Эдуард стоит на четвереньках, как животное, которым он и является, поэтому, когда он смотрит на меня растерянными глазами и кровь портит его черты, я почти верю, что он не помнит.

Я почти верю, что он этого не делал.

Но дело в том, что Эдуард ебаный лжец. Он так хорошо отточил это, оставаясь незамеченным в толпе. Он монстр, которого ты никогда не увидишь, пока он не вцепится в тебя своими когтями, готовый разорвать на части.

Возможно, это потому, что я уже видел его образ монстра, но Эдуард не обманывал меня с той ночи.

В его глазах есть эта болезненная искра, словно он вновь переживает насилие, наслаждается им, находит удовлетворение в воспоминаниях.

И только по этой причине я так близок к тому, чтобы вонзить нож в его уродское сердце — то есть, если бы оно у него было.

— Бирмингем, Эдуард. Проклятый Бирмингем. — я пинаю его в живот, заставляя его упасть.

Когда он пытается встать, я снова пинаю его, пока в воздухе не раздается хруст костей.

Он вопит:

— Ларс, ты гребаный идиот, останови его.

Через секунду Ларс появляется рядом со мной, и я тоже готов ударить его, если он попытается встать у меня на пути.

Ларс, однако, с нейтральным, снобистским выражением лица протягивает мне салфетку.

— У вас грязная кровь на руках, юный лорд.