Порода. The breed

Под колесами захрустел гравий аллеи. Она шла вдоль туманной полосы озера. Дикий край оборачивался фата-морганой. Само озеро менялось на глазах. Оно казалось все более призрачным, сказочным – недвижное, зеркально-светлое. Сложив крылья парусами, по воде заскользили пары лебедей – белые, черные. И наконец в перламутрово-туманных берегах перед нами открылась сама жемчужина. Это было невысокое и даже вовсе не большое здание - немыслимо, неприступно роскошное. Его сдержанная пышность была не просто апофеозом богатства, но его метафорой, его обобщенным символом. Перед входом величественно расхаживали суровые великаны – устрашающего вида рыжебородые волынщики в кильтах. Они извлекали из своих инструментов заунывные варварские звуки. К роллс-ройсам у входа подкатывали все новые. Казалось, машин других марок просто не существует.

Мои спутники прошествовали в здание не проронив ни слова. Молчание царило и в вестибюле, и в коридорах, и в туалетах, и в залах. Казалось, в этом храме богатства любая живая душа умолкает, смиряясь и вознося безмолвием своим хвалу божеству.

Так мы и выпили по чашке кофе – без единого слова. Откуда появились тонкие белые чашки, почему в них оказался именно кофе, как проведали духи этого места, что, собственно, нам нужно – всего этого я так и не заметила, не поняла, не узнала.

Молча мы поднялись с мягких диванов. В окна этого рая богатых лился от озера рассеянный жемчужный свет. Тихо, так что даже шелковая юбка Мэй не прошелестела, друг за другом мы вышли к машине. Все так же плыли лебеди под надутыми парусами своих крыльев, и все так же мерили аллею гигантскими шагами великаны в юбках. Мычали волынки, и роллс-ройсы хрустели гравием.

Мерди повернул ключ зажигания, и треск стартера прозвучал в таинственной тишине, как пулеметная очередь. Я подскочила на сиденье. Ричард похлопал меня по плечу, как успокаивают взволновавшуюся лошадь. Не сразу развеялись чары отеля Камерон – всю дорогу вдоль длинного зеленого озера Лох-Ломонд мы проехали молча. Только когда дорога вновь стала дикой, когда вокруг опять поднялись черные гнейсовые скалы, когда зашумели, ниспадая к зеленым их подножьям, белые пенистые нити водопадов, Мерди сказал:

- Едем к Форту Вильям. Впереди Грампианские горы. Перевалим через Крианларих, Анна.

Мимо проносились дорожные указатели – простые белые таблички с обычными черными буквами. Я читала названия: Аонах Мор… Крианларих… Мост Орки… Горы становились все выше.

- Смотри (Мерди обращался уже только ко мне) – вон и два брата. Который пониже – это Бен Мор. Тысяча сто семьдесят четыре. А вон тот, с седой головой, - Бен Нэвис. Тысяча триста сорок семь, самая высокая точка Британии. Ну что, Мэй, как всегда?

- Да, Мерди, милый. Как всегда.

Проехали указатель с надписью «Гленко», вырулили к озеру. По склонам на берегах бушевал цветущий bonny broom[137]: просияло солнце, и на холмы, казалось, набросили львиную шкуру.

- Вот, Анна. Red lion ¹– символ Шотландии. Видишь теперь? Понимаешь? Ну, и чертополох, конечно. Thistle – ну, об этом все знают.

Отдыхали в крошечной таверне на берегу. Мерди предстоял еще долгий путь – он непременно хотел проделать его сам, не уступая руль Ричарду. Чтобы все было как прежде, при Дункане. Сквозь широкие окна видно было зеркало озера, и комнату наполнял ослепительный свет северного неба. Мэй пила белое вино. Мне пришлось сделать тот же выбор – упаси Бог пить что-нибудь еще на людях, даже в незнакомой деревне – сразу поймут, что вы не леди! Мэй этого не говорила, но так, сама страдая без водки, поступала неизменно. Что ж, хочешь жить в Риме - живи по римским обычаям, - вспомнила я. Мерди и Ричард получили от Мэй по стакану имбирного пива. И вот, глядя не отрываясь на белые воды озера, Мэй снова запела:

Oh cold is the snow that sweeps Glencoe

And coveres the great old Donald,

Oh cruel was the foe that raped Glencoe

And murdered the House of MacDonalds… ²

И снова голос ее звучал так нежно, так мелодично, так чисто и отвлеченно-спокойно, как тихо плескали о каменный берег озерные волны, белые и сияющие.

- Баллада так и называется – «Massacre of Glencoe», - пояснил Мерди, задумчиво смотря на озеро. - Резня в Гленко – это когда клан Кемпбеллов, Анна, предательски проник в Гленко – оплот МакДональдов – и под покровом ночи перерезал спящих. Это было началом конца всех горцев, всей Шотландии.

- И с тех пор ни один МакДональд не подаст руки ни одному Кемпбеллу, - добавила Мэй свирепо.

- Как, и сейчас?

- Ну да. А что, собственно? И никогда не подаст, если это настоящий МакДональд! Ведь Кемпбеллы предали закон гостеприимства. Убили всех хозяев, от мала до велика. Хозяев, пригласивших их на ночлег. После дружеского пира!

- А когда это было? Эта резня?

- В 1682. С 15 на 16 февраля. В ночь.

- Боже! – сказала я.

- Вам нравятся шотландские песни, Анна? – глухо проговорил Ричард. Он тоже смотрел вдаль – на горы.

- Бесконечно. И мне нравится, как поет Мэй. О войнах, о павших, о предательстве и убийстве – а Мэй поет как птица – светло и печально.