Порода. The breed

Я пила и рассматривала комнату, стараясь не глядеть ни на Мэй (мне было почему-то стыдно), ни на Ричарда (я не знала, как на него смотреть, чтобы он не оказался сейчас же слишком близко). Гостиная была очень красива. Обширное поле гладкого пола из простых струганых досок с сучками и прожилками, на нем кое-где кресла, и около каждого – столик для пары стаканов с виски и для всяких безделушек. Украшениями в этом шотландском гнезде морской птицы служило все что угодно – красивый камешек, обкатанный волнами, перышко, старинная серебряная ложечка… Прямо на полу стояли низкие фарфоровые вазы с высохшими розовыми лепестками и высокие – с засушенными травами. В окно, целиком занимавшее стену, вновь ударил дождевой заряд. Виски ли преображал мир, или это мир снизошел наконец до того, чтобы перемениться, было непонятно, да и не важно. Беседа, впрочем, недолгая, велась исключительно между людьми и собаками: в комнату, приветливо помахивая хвостом, вошла черная сука лабрадора, а за ней вереница таких же угольно-черных щенят месяцев трех от роду. Лабрадоры вели себя так сдержанно, так серьезно, так деликатно, что, переходя от гостя к гостю и не забывая притом хозяина, никто из них не потревожил и сухого лепестка в фарфоровых вазах. – Good manners! – оценила Мэй. ¹

Внезапно, будто по сигналу, который только мне не был слышен, Мерди, Мэй и Ричард разом поднялись. Мы двинулись к выходу и сели в машину. Ехать было чуть больше минуты, но, видно, прибыть полагалось в автомобиле.

На открытой террасе, отделенной от уреза неспокойных волн и от серых гранитных валунов лишь легкой белой балюстрадой в колониальном стиле, перед хозяйкой Лохэлш-отеля церемонно выстроились служащие в черном под предводительством метрдотеля. Кланяясь и пятясь, метрдотель Дэнис, здоровенный шотландец с красным обветренным лицом и блестящими от бриллиантина волосами, простирал обе руки к распахнутым дверям. Мэй на полшага впереди своего деверя – управляющего и мы с Ричардом, на полшага позади Мерди, составляли группу «хозяев». Мэй сдержанно кивала, держась очень прямо и всем своим видом показывая, что проверка предстоит нешуточная. От неловкости я виновато улыбалась Дэнису. Несколько шагов до входа Мерди проделал деловито, Ричард – невозмутимо.

Мы вошли и огляделись.

Убранство отеля – несколько невыразительного, но зато добротного и обширного четырехэтажного здания – по стилю от него ничем не отличалось: на стенах, подсвеченных тяжелыми бра, потускневшие краски бордюров: фазаны, кролики и шотландские куропатки-граусы, картины маслом на охотничьи сюжеты в массивных рамах, оленьи рога. На узких окнах, в которые смотрела уже ночная дождливая мгла, - бархатные шторы. Мэй, совершенно поглощенная своим отелем, указывала на что-то Мерди. Ричард помогал мне снимать накидку: стоял сзади, тесно прижавшись и почти обнимая. – Анна, - он нагнулся к моему уху и шептал, касаясь волос и щеки горячими сухими губами, - Анна, тут в спальнях на окнах тоже бархат… Бархат, холодные льняные простыни, жаркий огонь в камине, ледяная ночь за стеклом… Бархат, Анна… Боже, как я выдержу это... Этот вечер… Эту ночь…

- Все это необходимо заменить, Мерди, - голос Мэй звучал резко, даже пронзительно. – Все, все совершенно. Всю эту рухлядь. Ну, распоряжения последуют завтра. Покажем Анне Скай, вернемся, отдохнем и на свежую голову все обсудим.

- Прошу, мадам, - обратился к хозяйке метрдотель Дэнис. – Прошу в зал для шампанского.

Мы прошли в очень узкую комнату, где за длинным столом нам подали сухой, остро покалывающий мелкими пузырьками напиток в тонких высоких бокалах. Я узнала “Catherine the Great”.

Появились новые представители клана Макинрей – сын Мерди, преуспевающий полноватый молодой парень, а с ним – девушка такой красоты, какой я не видела никогда. Даже в кино. Я вообще не думала… Не думала… Ну, не знаю. Она была очень веселая, эта самая «настоящая шотландка», о которой еще утром говорил Мерди, проносясь в машине через перевалы Грампианских гор. И правда, место ей было вовсе не на конкурсе грубых великанш на звание «Мисс Мира» где-нибудь в Найроби, а именно тут, у Острова Туманов, во мраке дикой северной ночи – ей, этой сияющей девушке с потоками шелковых золотых волос, глазами цвета голубой воды шхер, лепестками шиповника на щеках и устах и жемчужной мерцающей кожей.

Эта девушка пела. Пела те баллады, что я уже слышала, пела и новые. Они повествовали о событиях еще более кровавых, о ночах еще более страшных, о предательстве и смерти, о любви и горе, о разлуке и неизбывной тоске.

Серебристым голосом, чистым, как струя водопада, легким и нежным, как пух морской птицы, гибким, как ивовая лоза, эта душа Шотландии, девушка по имени Мэрайа, пела сказания своей родины.